Теперь у нее не оставалось ни единого заблуждения по поводу того, каков Король на самом деле. От его слов веяло такой лютой злобой, что Анне показалось, что это не человек говорит, а шипит ядовитый гад, желая весь мир потопить в своем яде. Она не заметила даже того, как оказалась на ногах — Король, все так же неторопливо, ласково извлек ее из кресла и поставил на ноги, внимательно рассматривая, желая угадать, узнать ее секрет.
Его ладони легли на ее плечи и Анне, содрогающейся от ужаса и отвращения, показалось, что он хочет поцеловать ее, коснуться ее губ своими — так низко он склонился над нею, так пристально заглянул в лицо. Но вместо этого его ладони вдруг стиснули черный шелк, и он одним мощным рывком разодрал напополам ее рубашку и кинул обрывки к ее ногам, оставив ее совершено обнаженной в свете пылающего в камине пламени. От стыда Анне показалось, что жидкое пламя разливается по ее коже, вылизывает ее белоснежный бархат колющей болью — особенно там, где касаются пальцы Короля, в самом низу подрагивающего живота, подрагивающего от ударов пульса.
Северина ахнула, машинально прикрыв рот ладонью — а второй заслонив глаза сунувшемуся поближе Карвиту.
— Пошли прочь, — рявкнул Король, чуть обернувшись к ним. — Мне нужно побыть наедине с моей невестой.
Анна думала, что она сгорит со стыда, что кожа у нее потрескается и обуглится под взглядом Короля. Она уговаривала себя, что это не ее тело он видит — совершенное, точеное, идеальное, прекрасное в свете пламени как фарфоровая статуэтка, насквозь пронизанная золотым светом огня. Это все Изабель, бедняжка Изабель, убеждала себя Анна, в панике слушая, как закрываются двери за спешно убравшимися слугами.
Это ее, Изабели, нежная прекрасная грудь, это ее живот, это ее бедра. Это тело ее бедняжки-сестры. Оно надето, как платье, на бедную Анну. Под ним не видно ее, настоящей; не заметны ее короткая искривленная нога и мучения по этому поводу, не видны ее любовь к Королю — и ее стыдливое раскаяние в своих чувствах к этому жестокому чудовищу. Ничего не видно, убеждала себя Анна, вся трепеща. Но помогало это мало.
Опуская взгляд, она видела прекрасное обнаженное тело — и оно дрожало от громких ударов ее собственного сердца. Время тянулось мучительно долго, Король раздевался неспешно. С каждой расстегнутой на бархатном черном камзоле пуговицей, с каждой вещью, брошенной на пол, Анна вздрагивала и едва не скулила от страха. Горячая кровь бросалась ей в лицо, и девушка обмирала, словно на ступенях эшафота. Но она вынуждена была покорно и молчаливо стоять, ожидая своей участи.
Король неспешно стаскивал с себя одежду, пропахшую осенним дождем и палой листвой, а Анна едва сдерживалась от того, чтобы закричать от страха и лишь крепче закрыла глаза, притворяясь равнодушной Изабелью. То, что Король раздевался — и девушка с ужасом поняла, для какой именно цели, — говорило только о том, что Изабель ему отдали. Подарили. Вручили, как вещь. Король дал свое твердое слово, что возьмет ее, что женится — иначе его не пустили бы сюда, в тайную комнату, где Старый Ворон растил свое сокровище. А значит, он уже завладел всеми правами на нее точно так же, как сейчас овладеет ее телом…
И новоиспеченный жених может с нею делать все, что ему вздумается — строгий отец не спросит за пару синяков, появившихся на белоснежной коже королевской невесты, если они вдруг появятся. Анна крепче сжала зубы, чтобы не разреветься в голос, понимая всю невыгодность своего положения. Ценой своей невинности она должна охранять жизнь отца — ведь одно слово, один вскрик это подписанный ему смертный приговор.
Король, скинув с плеч белоснежную сорочку — странная чистота, прячущаяся под чернильной темнотой его богатой одежды, — чуть поморщившись, прикрыл зеленые глаза, с трудом перевел дух, словно бежал, долго бежал, и сейчас ему нечем дышать.
— Это хорошо, что ты покорна, — его голос хрипнул, когда его тонкие пальцы распускали ряд крохотных пуговок от ворота, украшенного тонкими белыми кружевами, груди. — Я люблю покорных…
«Боже, — в ужасе думала Анна, не смея даже прикрыть свою наготу, хотя руки ее подрагивали от желания подняться и обхватить грудь, спрятать ее от взглядов Короля. — Найдутся ли у меня силы вынести?!»
Невинное дитя, она страшилась супружеских отношений. Для нее любовь и все ее проявления заключались в ласковых взглядах, в прикосновениях и, может быть, еще в поцелуях, которых она еще не знала, но тайно желала. Обнаженный же мужчина пугал ее — даже ее невольное восхищение его мужественностью, его сложением, игрой мышц под кожей не помогало ей забыть о мучительном стыде перед тем, что, несомненно, сейчас произойдет.
Король вернулся к ней.
По груди ее метались отблески огня — будто летние солнечные пятна по нагретому мрамору. Словно пытаясь поймать одно из этих пятен, пальцы Короля легли на тонкую ключицу, провели по бархатистой коже, чуть касаясь ее самыми кончиками. Король неспешно обошел девушку кругом, все так же гладя ее лишь кончиками пальцев — невесомо, осторожно, — а Анне казалось, что реки огня проливаются по ее плечам, по обнаженной спине, по которой неспешно скользила рука Короля.
— Ты моя, — произнес Король. В его голосе не было ни напора, ни ярости; он был уставшим и глухим. — Моя живая игрушка; моя… жена. Твой отец просто отдал тебя мне и разрешил делать все, что придет в мою голову. Играть и терзать тебя — но не королевство. Он был очень красноречив, много говорил, убаюкивая мою ярость. О-о-о, как он старался отвести от себя мой гнев! Я видел страх в его глазах, я слышал, как его сердце почти остановилось, когда он смотрел мне в глаза и понимал, что я ненавижу его за то, что он сделал. Знаешь, а он очень труслив на самом деле; я нарочно долго сидел с ним; я упивался его ужасом, его отчаянием и страданиями. Он заслужил их. Чтобы сохранить свою жизнь, он пообещал мне так много заманчивого, так много хорошего, что я почти забыл о том, что ты — безумна. Он говорил, что только в тебе, в неживой, я найду бескорыстие и правдивость, каких уже не осталось ни в одном сердце в нашем королевстве. Все прочие — сосуды зла. А ты вынесешь все кротко и покорно. Я смеялся ему в лицо; я спросил, вынесешь ли ты мой гнев, который по праву должен был достаться ему и пасть на его голову — и он ответил, что да, — голос Короля стал насмешливым, он издевался, припоминая то, как заискивался перед ним старый рыцарь. — Сказал, что ты идеальное вместилище для всех моих тайн. Я могу говорить тебе все. Все мерзости, все мои преступления и все зло, что я творю. Никому ничего и никогда ты не расскажешь, все вынесешь и не отвернешься. И примешь меня без слов снова и снова, после всего, что я сотворю — даже с тобой. Даже если весь мир отвернется от меня, ты останешься рядом. Не уйдешь и не предашь. Сказочная преданность, в которую я не верю, и на которую не способна ни одна женщина в мире. Видят боги, я хотел избавиться от тебя; избавить нас обоих от непосильной ноши. Смерть твоя должна была быть легка и быстра, даже милосердна, куда милосерднее твоей жизни. Но судьба отчего-то распорядилась иначе. Интересно, почему?
В свете пламени от причудливо танцующих теней его красивое лицо многократно менялось, то превращаясь в порочную маску, на которой стыло сверкали льдистые глаза, то становясь неимоверно прекрасным, юным, поражающим силой огня, разгорающегося во взгляде. И Анна сходила с ума, запутанная этой причудливой игрой собственного воображения, не зная, чему верить.
