Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
– Она действительно священная для итальянской кухни, ни одно блюдо без нее не обходится. Так же, как и без вина. Так что будем пить?
– Хорошие родственные связи. Тебе виднее.
– Отлично, тогда «Бароло». Лучшее красное вино в Италии. Поверь мне на слово.
– Лучшее? Не верю.
– Конечно, есть еще «Амароне» и «Барбареско», но «Бароло» – это «Бароло».
Скоро камерьери принес вино и разлил его в огромные бокалы. В них слова вырастали в объеме и тянули на роль целого предложения. Случайно оброненное слово в конце фразы, когда не терпится сделать еще глоток, хотя мысль не высказалась, приобретало многогранные ароматы и раскрывалось, становилось сложным, бархатистым, глубоким, как и само вино. Словоблудие, виноделие, чревоугодие – вот три кита, на которых стоит итальянская кухня.
– А правда, что художники много пьют? – посмотрела я на Бориса с улыбкой.
– Не то слово.
– А зачем?
– Для пищеварения, чтобы легче было переваривать происходящее, фантазия-то прет, воображение не справляется, – ответил он мне в том же тоне. Его красивое лицо улыбалось, будто впервые за много дней увидело солнце.
– Это как у подростков, когда мышцы не успевают расти за скелетом.
– Близко. Вообще многое зависит от скелета. Точнее, я хотел сказать – от компании.
– Иногда одиночество тоже хорошая компания.
– Кто бы спорил. Как тебе вино?
– Вкусное и доброе.
– Как точно ты его раскусила. Сами итальянцы сравнивают его с добрым человеком, которого ты узнаешь понемногу.
Пока мы изысканно болтали, в воздухе витал яркий букет итальянских трав. Свадьба запахов, на которую были приглашены лавровый лист и тимьян под пасту, лимон и кунжут под рыбу. Его величество фенхель с грибами, оливками и каштанами, сладкий майоран с соусами и салатами, маринованные каперсы, перец, мелисса и розмарин. Всю эту компанию успокаивал шалфей.
– Какой-то знакомый запах, ты чувствуешь?
– Шалфей.
– Точно, шалфей.
– Прям хочется его съесть.
– Как приправу в чистом виде шалфей не подают, а вот курить рекомендуют – при астме.
– Откуда ты все это знаешь? – продолжала рассматривать необычную обстановку Анна, замечая все новые детали интерьера, вроде медных столовых приборов и бронзовых салфетниц.
– Люблю сочинять на ходу, – улыбался Борис. Все было в его улыбке – и сарказм, и ирония, и самоирония, и шалфей, и базилик.
– А я поверила.
– Верить надо.
– Зачем? – посмотрела на меня через бокал Анна.
– Чтобы жить не было скучно.
А потом был соус бешамель.
Наши слова стали еще теплее, как молоко, которое мы довели до кипения. Мы следили, чтобы оно не убежало. Потом растопили в сотейнике масло, добавили муку, подождали две-три минуты и все это смешали с молоком. Так и мешали, перебивали друг друга на медленном огне, добавляя соль и мускатный орех поцелуев. Наконец соус загустел.
Сыр натерт. Духовки разогреты. Дно формы смазано маслом, там болоньезе и бешамель накрыты нежными слоями теста, которые снова будут залиты соусами и покрыты сыром.
Кухня все сильнее вторгалась в пространство зала, а повар, предчувствуя, что мы уже почти созрели, поставил лазанью в горячую печь, чтобы через тридцать минут подать ее к столу.
– Люблю большие формы, – сделала еще один глоток Анна, глядя в бокал. Произнесенное «Мы» отделилось от «формы» и упало в бокал. «Мы» вдруг стало громадным местоимением с большими перспективами.
– Да, достойный бокальчик. Знаешь, чем отличается хорошая скульптура? Ее форма выдавлена содержанием!
– Глубокая мысль, думаю, она не только к бутылкам относится.
– Нет, не только, – Борис перевел взгляд налево. Вот девушка за соседним столиком. Какой выдающийся у нее лоб, большой, красивый!
– Еще два слова – и я начну ревновать. Думаешь, ум?
– Да, сразу видно, что она умница.
– Но почему же тогда одна?
– Именно поэтому. Каждый талантлив настолько, насколько его недооценивают.
– Ты хочешь сказать, что тебя недооценивают?
– Нет, я считаю, что таланты все одиночки.
– Разве ты одинок?
– Приму за комплимент.
– Но я же с тобой, – улыбнулась, подняв бокал, Анна.
– Но ты же скоро уедешь!
– Я же ненадолго и по работе.
– Вот именно. Век концептуализма, когда идея важнее, чем сам человек. Отсюда и виртуальные миры, в которых мы проводим время. Нам уже не нужно человеческое участие. То есть нужно, но если его нет, человека, то можно заменить образом.
– И каким образом ты меня заменишь? – рассмеялась Анна.
– Образом жизни. Пожалуй, это будет самым эффективным, – выкрутился Борис.
Рим. Испанская площадь
– Твои картины очень образны, но я никак не могу их соотнести с тобой лично. Разглядывала их в мастерской, потом в галерее и не могла понять почему? Ты такой тонкий, яркий, открытый, а картины мощные, мрачные, в себе. Я бы сказала даже – не в себе.
– Я ведь тебе рассказывал, что рисую левой рукой, – засмеялся Борис.
– Нет. Я теперь поняла почему.
– Да, да, потому что я близорук, – он так и не дал закончить мысль Анне. – Многие из художников близоруки, но не хотят носить очков, они так видят. А другие дальнозорки.
– У всех художников плохо со зрением, потому что они так видят, – рассмеялась Анна.
– Точно, – подхватил ее смех своим Борис. – Только одни из них близоруки, а другие – дальнозорки. Близоруким и дальнозорким легче всего быть художниками. Достаточно снять очки – и у них уже свой взгляд на мир.
– Так вот как ты стал художником!
– Угадала. Однажды я решил написать изложение без очков, и получилась живопись, – снова рассмеялся Борис.
– Видимо, получилось неплохо. Получилось, ты так видишь.
– Не только я. Потом я организовал школу, где учились слабовидящие. Они все рисовали без очков. И каждый был художником.
– Я тоже хочу быть художником, но у меня зрение – единица. Думаю, что буду рисовать без образно, – сознательно отделила предлог Анна.
– Художник тот, кто таковым себя считает. Сегодня он не обязан создавать произведение, он может просто генерировать идею и выдать концептуальное решение для данного объекта. Я не слишком высокопарно выражаюсь?
– После второго бокала в самый раз, – улыбнулась Анна и снова взяла в руку бокал, чтобы сделать глоток. – Ты продолжай!
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
