Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Я так тяжело переживал за свое произношение, что вообще перестал разговаривать в классе, до тех пор пока не стал говорить «нормально» или хотя бы перестал называть место своего позора – класс английского языка с певучими, растянутыми гласными – «в кла-ассе». И не заявлять на потеху всем, что порезал бумагой «па-алец». Как бы то ни было, все это время я боялся говорить свободно, оценки мои упали ниже некуда, и кое-кто из учителей решил подвергнуть меня IQ-тестированию для диагностики предполагавшейся «необучаемости».
Когда отметки «встали на место», не помню, чтобы кто-то принес извинения. Разве что последовала пачка факультативных заданий. Более того, те же учителя, что сомневались в моей способности учиться в школе, теперь ополчились против моего вновь обретенного желания высказаться.
Мой новый дом стоял на Белтвее. Это название обычно относят к Interstate 495, трассе, которая проходит вокруг столицы, города Вашингтона. Но сейчас в понятие Белтвей входит и обширный спальный район в окрестностях столицы, простирающийся от Балтимора, штат Мэриленд, до Куантико, Виргиния. Обитатели этих предместий, за небольшим исключением, либо служат в правительственных учреждениях США, либо работают на одну из компаний, каким-то образом взаимодействующих с правительством США. А других, говоря простым языком, причин находиться здесь, в общем-то, и нет.
Мы жили в Крофтоне, штат Мэриленд, на полпути между Аннаполисом и Вашингтоном, у западной границы округа Анн-Арандел, где все жилые комплексы с виниловым сайдингом воплощают стиль федералистов, а улицы носят причудливые, «ста-аромодные» названия: Крофтон Таун, Крофтон Мьюз, Презерв, Райдингс…
Сам Крофтон спроектирован как жилой район, вписанный в природные извивы Крофтонского загородного клуба. Если посмотреть на карту, увидишь нечто, сильно напоминающее изображение человеческого мозга: улицы вьются и закручиваются в точности, как мозговые извилины. Наша улица называлась Найтсбридж Турн – петлистая и просторная, с разноуровневыми домами, широкими подъездными дорогами и гаражами на две машины. Дом, в котором мы поселились, был седьмым от края «завитка» и седьмым, если считать от другого края, то есть он стоял как раз посередине. У меня появился 10-скоростной велосипед «Хаффи», на котором я развозил «Капитал», достопочтенную газету, издаваемую в Аннаполисе. Со временем доставка газеты становилась все более чреватой всякими неожиданностями, особенно зимой, особенно между Крофтон Парквей и Маршрутом 450, который, проходя близ нашего квартала, носил другое название – Военно-автомобильная дорога.
У моих родителей в то время было много поводов для волнений. Для них Крофтон был ступенькой вверх как в финансовом, так и в социальном плане. Улицы, почти полностью безопасные по части криминала, были обсажены деревьями. Мультикультурное, мультирасовое, многоязычное население, отражавшее все многообразие дипломатического корпуса и разведывательного сообщества, проживавшего здесь, было хорошо обеспеченным и хорошо образованным. Наш дворик был фактически полем для гольфа с теннисными кортами за углом, а чуть подальше находился бассейн олимпийских размеров.
Расстояние до места работы также было идеальным. У отца уходило минут сорок, чтобы добраться до места службы – он был старшим уоррент-офицером[25] в главном управлении авиационно-технического штаба Береговой охраны, который в то время располагался в Баззард-Пойнте в южном Вашингтоне, по соседству с Фортом Лесли Макнейр. А маме нужно было всего двадцать с чем-то минут, чтобы доехать до ее новой работы в АНБ, чьи кубические футуристские здания с куполами антенн, покрытые блокирующей коммуникационные сигналы медью, образовывали сердцевину Форт-Мида.
Никак не могу объяснить посторонним: подобное трудоустройство было типичным. Наши соседи слева работали в Министерстве обороны, соседи справа – в Министерстве энергетики и Министерстве торговли. Какое-то время у каждой девочки, к которой я неровно дышал, папа оказывался сотрудником ФБР. Форт-Мид был просто местом, где работала моя мама наряду со ста двадцатью пятью тысячами других сотрудников, из которых примерно сорок тысяч проживали поблизости от места работы вместе с семьями. База была домом для более чем ста пятнадцати правительственных учреждений вдобавок к военнослужащим, представлявшим все пять родов войск.
Если смотреть шире, то среди населения округа Анн-Арандел, свыше полумиллиона человек, каждый восьмисотый работал на почте, каждый тридцатый – в системе среднего образования, а каждый четвертый – работал или служил – на предприятии, в учреждении или отрасли, так или иначе связанными с Форт-Мид. На базе имелись собственные почты, школы, полицейские участки и пожарные команды. Местная детвора, военная да и гражданская молодежь ежедневно собирались на базе, чтобы упражняться в гольфе, теннисе и плавании. И хотя мы жили за ее пределами, моя мама отоваривалась там продуктами, запасаясь впрок большими партиями необходимых товаров. Также она пользовалась преимуществами местного «военторга», универсального магазина, делая продуманные и важные покупки – например, свободные от налогообложения вещи для нас с сестрой, так как мы все время вырастали из одежды. Наверное, будет лучше, если читатель, не выросший в этой среде, представит себе Форт-Мид и его окрестности, если не весь Белтвей в целом, как один громадный, развивающийся со своими взлетами и падениями городок при одном учреждении, наподобие Кремниевой долины. Разве что его продуктом была бы не технология, а правительство как таковое.
Я должен еще добавить, что родители имели допуск к совершенно секретной работе, но мама вдобавок еще прошла от и до проверку на полиграфе. Это проверка на безопасность более высокого уровня, которой члены семей военнослужащих обычно не подвергаются. Самое забавное, но мама меньше всего подходила на роль шпионки. Она была канцелярским служащим независимой ассоциации по страхованию, которая сотрудникам АНБ – собственно говоря, шпионам – составляла планы их выхода в отставку. И все-таки, чтобы оформлять пенсионные дела, она проходила проверку, как будто ей предстояло спуститься на парашюте в джунгли для подготовки политического переворота.
Карьера моего отца остается непрозрачной для меня и по сей день, причем в моей неосведомленности нет ничего ненормального. В мире, в котором я рос, не говорили о служебных делах – ни с детьми, ни друг с другом. И это правда, что многим взрослым в моем окружении закон запрещал обсуждать подробности своей работы даже в семье. Но, на мой взгляд, более точное объяснение лежит в технической природе самой деятельности и в настойчивом требовании правительственных органов об ограничении информированности сотрудников рамками их служебных обязанностей. Технические специалисты редко – если вообще когда-либо – стремятся переходить к более широким обобщениям или практическим выводам из тех исследований, которыми они занимаются в служебное время. Причем работа, которая их поглощает, требует столь специализированных знаний, что разговор о ней на барбекю с друзьями закончится тем, что тебя больше не пригласят в другой раз – до такой степени это не интересно другим.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
