- А чего я еще три года делал?
- А ничего. Там такое творилось, что ты только в двадцать втором в школу пошел. Но, хотя ты и много знаешь о Дальнем Востоке, я тебя очень прошу: трепись поменьше. Упирай на то, что вспоминать тяжело, понял?
- Понял… Ну, что? Спать-то сегодня будем?
Отец засмеялся, встал, потянулся, разминая плечи и, прикрутив фитиль, потушил лампу…
Следующее утро принесло новые проблемы и новые открытия. Во-первых, в полный рост встал вопрос бритья. Волков-старший брился клинковой бритвой, полученной в подарок от своего деда, и за двадцать лет успел набить руку. Но у младшего Волкова, несмотря на крепкие нервы и службу в не самом спокойном регионе России, от одной только мысли о бритье этим «орудием убийства» только что в глазах не темнело…
Младший Всеволод сидел у стола и с содроганием следил за тем, как отец ловко орудует блестящим лезвием, обрабатывая верхнюю губу. Вот исчезли последние следы пены, и Всеволод-старший удовлетворенно провел по коже пальцами, определяя чистоту бритья. Судя по всему, он остался доволен…
- Папань…
- Чего тебе, отрок?
Волков-младший потер щетинистую щеку и жалобно попросил:
- Побрей меня, а?
Тот поперхнулся от неожиданности и вылупил глаза:
- Чего?! В каком это смысле?
- Ну, в прямом, – младший посмотрел на свежевыбритую голову отца, потом снова потер свою щеку с почти недельной щетиной. – Не могу я так ходить…
Отец критически оглядел сына и вздохнул:
- М-да, уж… Видок у тебя… С учетом одежды – шпана одесская.
- Не понял? А с одеждой что не так? – Всеволод-младший сперва тщательно осмотрел себя, потом отца и повторил – Чего у нас еще не слава богу?
Старший лишь хмыкнул. Ниже пояса Волковы были одеты практически согласно местной моде. Ну, почти: трофейные сапоги и галифе не так уж бросались в глаза – тут многие ходили так же. Но вот выше пояса… Выше пояса имелись летние тельняшки, разве что у старшего она была морская, а у младшего – десантная, обнажавшие мышцы на руках, и четко прорисовывая рельеф груди и подтянутых животов. Словом, оба выглядели довольно импозантно, но… по меркам двадцать первого века. Или, хотя бы, конца двадцатого, но вот в местную моду они ну никак не вписывались…
- Видишь ли сын, сейчас тельняшка, если не в комплекте с морской формой – признак мелкой уголовщины. Блатата эдакая… – Отец помолчал, а потом продолжил, – Но мы и на блатных не тянем – татуировок-то нет. Вот и выходит, что мы – то ли неправильные блатные, то ли психи из местного дурдома на прогулке.
- Папань, а мы поверх плащи наденем – вот и сойдет, – легкомысленно предложил сын.
- Не сойдет, – покачал головой тот. – Из-под плащей все равно торчать будет. Так, – хлопнул он ладонью по столу. – Сейчас первым делом – одежду прикупить. Иначе мы тут так засветимся, что потом триста лет не отмоемся. Замучаемся в ГПУ объясняться, откуда мы такие красивые взялись…
- А побриться?
- Я тебе что – тупейный художник[5]? Вот переоденемся – зайдешь в парикмахерскую и побреешься. А я не возьмусь. Я только себя брить умею… – Тут он усмехнулся, – Помнишь, как я тебя стриг? И что из этого вышло?
Волков-младший рассмеялся. Когда-то, очень давно, вскоре после смерти матери, отец, уступив настойчивым просьбам сына, попытался его постричь. После этой чудесной стрижки весь остаток учебного года Всеволод выглядел так, словно переболел стригущим лишаем…
- Так что, – закончил отец, – сейчас позавтракаем и поедем сперва не на вокзал, а на толкучку. Там что-нибудь себе подберем…
За завтраком, состоявшим из гороховой каши с соленой озерной рыбой, произошло странное событие. Шустро орудуя ложкой, отправляя в рот то сладковатое гороховое пюре, то вкусные кусочки ряпушки, Всеволод-младший заметил, что отец почему-то перестал жевать и застыл с каким-то отсутствующим видом. Парень хорошо знал, что отец ведет себя так, когда вспоминает нечто важное или ему вдруг приходит в голову неожиданная мысль, а потому настороженно спросил:
- Чего такое, бать? Вспомнилось чего?
Волков-старший никак не отреагировал, и лишь когда сын в четвертый раз повторил свой вопрос, ответил:
- Да нет, сын, ничего такого… Вот, зацепился глазом, – он ткнул пальцем в газетный лист, постеленный на стол. – Понимаешь, тут написано, как в Москве встречают делегацию Японской компартии. Причем, сказано, что это очередной визит. ОЧЕРЕДНОЙ, понимаешь? – и он замотал головой, словно отгоняя какой-то морок.
- И что? – младший явно не понимал, что в этом обычном сообщении могло так насторожить отца. – Ну, встретили и встретили. Сейчас же в Союзе со всеми компартиями дружат, нет?
- Верно, дружат, – кивнул головой старший Всеволод. – Вот только я что-то никогда ни о чем подобном о японских товарищах не слыхал… Впрочем…
Он так и не договорил, а, пожав плечами, снова принялся за еду. Всеволод-младший тоже пожал плечами, и вскоре забыл о странном поведении отца, который, кажется, и сам не обратил внимания на эту статью. Как выяснилось в дальнейшем, зря…
Позавтракав и расплатившись за стол и кров, Волковы отправились на рынок. Федор Степанович предлагал им оставить вещи, чтобы не таскаться нагруженными, но пришельцы из будущего отказались. И вовсе не потому, что не доверяли – нет! Просто не хотели стеснять чужого человека.
Извозчик подвез их к рынку, порадовал сообщением, что сегодня «аккурат день базарный» и распрощался, наказав, однако, что если Волковы сегодня не уедут из города, ночевать приходили б снова к нему, комната, мол, их «завсегда ждать-от станет». Распрощавшись с гостеприимным хозяином, Волковы бодро зашагали вдоль рядов с разнообразной снедью, не слушая зазывных воплей продавцов и уверенно держа курс к вещевой торговле. И вскоре уже оказались в самой гуще толпы расхваливающих товар, примеряющих, яростно торгующихся и просто глазеющих людей. Отца и сына бесцеремонно хватали за плащи, предлагая то патефон, то оцинкованное корыто, то штуку сукна, а один продавец, чуть понизив голос, предложил им приобрести наган…
- Рижский рынок[6], – хмыкнул Волков-старший, яростно проталкиваясь туда, где по определению Волкова-младшего шла бойкая торговля «секонд-хэндом».
Их толкали, крыли матом, но отец и сын все же пробились к цели, и буквально через полчаса оказались обладателями вполне приличных вещей. Старший щеголял теперь в несколько поношенном, но вполне крепком защитном френче и легкой матерчатой фуражке, а Всеволод-младший, заметив, что они как-то уж очень ударились в стиль «милитари», оказался облачен в новенькую гимнастерку, которую перехватил извлеченным из вещмешка собственным офицерским ремнем.
Кроме того, отец приобрел безопасный бритвенный станок и десяток лезвий. «Вряд ли ты собираешься каждое утро в парикмахерскую бегать, – сообщил он сыну, разглядывающему покупку. – А бороды тут носить не принято. Во всяком случае – в твоем возрасте».
