I
После Его смерти она еще какое-то время танцевала. Недолго, лет десять — пятнадцать, не больше.
Он умер внезапно. Сам даже не заметил, как умер. Дело было на традиционном воскресном обеде. Каждое воскресенье мы собирались у Него в точно назначенное время. Обед сервировался по всем правилам этикета. Салфетки. Разумеется, не бумажные. Три ножа, три вилки, несколько бокалов. Скатерть белая. Цветных он не любил, говорил, что это плебейство. Одна из наших девушек варила суп, другая готовила второе, третья — десерт. Порядок приготовления менялся каждую неделю. Если, предположим, в прошлый раз Наталья жарила курицу, то в этот пекла пирог с яблоками и корицей (и то и другое она проделывала с мученическим выражением лица, так как готовить не любила и никто, кроме Него, не мог ее заставить это делать), а в следующий выходной варила щи, куриную лапшу или грибной суп. Да. Грибной суп.
В тот день Ольга как раз сварила грибной суп. Все сидели вокруг стола — каждый на своем месте, освященном Его желанием видеть нас во время трапезы в определенной симметрии, — и смотрели, как Он ест грибной суп. Не то чтобы нам запрещалось есть суп вместе с Ним. Просто так повелось: сначала ест Он, мы ждем, Он заканчивает, кладет ложку, произносит какую-нибудь оценочную реплику типа «Вкус мог бы быть более выраженным! Это же солянка, а не пюре!» или «Не хватает кислоты! В борще необходима кислота, разве я не говорил об этом в прошлый раз?» — после чего мы облегченно вздыхаем, хватаемся за ложки и, не обращая внимания на нехватку кислоты, плохо выраженный вкус и прочие недостатки, принимаемся за еду. Повторяю: так повелось. Ну и что? В каждой компании свои привычки.
Он упал лицом в грибной суп, съев примерно половину тарелки. Я не очень хорошо помню, как кто отреагировал на эту внезапность. Не помню выражения лиц. Ну бросились, конечно, подняли, прислонили к спинке стула. Стали обмахивать. Первая моя мысль, разумеется, дурацкая: «Поскользнулся, упал, очнулся — гипс». Как поскользнулся? Где? На чем? Каким образом? Сидя на стуле? Дурацкие мысли в экстремальных ситуациях — моя отличительная особенность. Но вот четкая картинка: Его голова откинулась назад, глаза устремлены на трещину в потолке, Ольга хватает салфетку и судорожными движениями принимается вытирать с Его лица коричневую грибную жижу.
Позже, когда тело уже увезли, говоря о Его смерти, обсуждая ее обстоятельства и то впечатление, которое она произвела на каждого из нас, мы испытывали странное облегчение. Выяснилось, что смерть — это минутное дело. Если не секундное. Даже если очень страшно или очень больно, можно пережить. Наталья выразилась в том смысле, что ранняя смерть — насилие над природой. Денис возразил:
— Слишком поздняя тоже насилие над природой.
Ольга просто скулила. Алена курила. Гриша подвел итог дискуссии.
— Умирать надо вовремя, — сказал он.
Оригинально. Гриша вообще очень оригинален. Но тут вдруг все замолчали. Застыли. Ольга перестала скулить. Алена — курить. Наталья — скручивать в трубочку салфетку. Денис — стучать пальцами по краю стола. Гриша поднял унылый нос и с испугом взглянул на меня.
— Ну да, — сказал я. А что я мог еще сказать?
Ну да, ну да. Вот в чем дело. Он не сумел вовремя умереть. Его смерть была слишком ранней и оттого неправильной. И от этой неправильности — неприятной. Лично нам — всем вместе и каждому в отдельности — неприятной. Не в том смысле, что смерть — в общем и целом очень приятное дело, а эта без спросу выбилась из общего бодрого, радужного ряда. Но каждый из нас лично чувствовал себя оскорбленным Его смертью.
Мы молча глядели друг на друга и понимали, что впредь больше никогда не будем говорить между собой о Его смерти. Почему? Суть ясна. Он так много требовал от нас, что сам должен был быть безупречным. И был. Правильный мальчик. Эталон. Застывшая идеальная пропорция. И вот правильный мальчик, эталон совершил ошибку. Умер не вовремя, неправильно, надругался над природой. Но Он не смел совершать ошибки! Это было предательством по отношению к нам, тем, кого Он так муштровал! И мы не собирались прощать Ему эту единственную случайную небезгрешность, в которой Он не был виноват. Природа виновата. Однако… Он нас разочаровал. Обидел. Оскорбил. Не посчитался с тем, как все эти годы выглядел в наших глазах.
Как Его назвать? Миша, Вася, Петя… Из соображений деликатности не хочется называть Его настоящее имя, тем более что оно такое необычное. Никто из известных мне людей такое имя не носил. Эксклюзивность имени являлась для Него предметом отдельной, очень внутренней гордости. Он никогда не говорил об этом, но мы-то знали. Этой своей гордостью Он, кстати, не отличался от обычных людей — всех этих Феликсов, Мадлен, Натаниэлей, Изабелл, пышно названных недалекими родителями в честь кинозвезд и покойных родственников и считающих, что эксклюзивность имени подтверждает эксклюзивность личности. Не отличался, а думал, что не имеет к ним, обычным, никакого отношения. В общем, я не хочу называть Его настоящее имя и придумывать другое тоже не хочу. Пусть будет просто Он: С большой буквы. Из практических соображений: чтобы на письме не путать Его с остальными местоименными гражданами.
Кстати, в тот самый день она и выскочила. В день смерти. В принципе ее появление стало еще большей неожиданностью, чем сама смерть. Короче, она пришла, встала в дверях и сказала:
— А вот и вдова. Не ждали?
В одной руке сумка с вещами, в другой — ребенок.
— Сходите за коляской. Я оставила ее в подъезде, — строго приказала она.
Гриша сразу вскочил и побежал вниз за коляской. На самом деле никакой вдовой она не была. Ребенок — не от Него. От первого мужа. Три месяца. Девочка.
— Интересно, — протянула Алена своим ленивым таким, немного скучным голосом. — Если ребенку три месяца, куда вклинился второй муж?
Действительно… Да, но откуда она узнала о Его смерти? Очень просто. Его выносили — она заходила. То да се, из какой квартиры, а не поможете ли коляску в подъезд завезти? Санитары помогли.
Есть на свете такие девушки, у которых на один сантиметр времени приходится чертова масса событий. Это девушки с повышенной вертлявостью жизни. Такую спросишь: как, мол, прошло утро? При этом не имеешь в виду ничего особенного. Просто хочется узнать: как спалось, как настроение, звонил ли любимый, был ли кофе достаточно горяч. Девушка открывает рот, и тут же обнаруживается, что за означенные два часа ей пять раз сделали предложение, украли кошелек, она попала в автокатастрофу, чуть было не эмигрировала в Америку, побывала в милиции на опознании особо опасного преступника и забыла накрасить один глаз. Именно из породы таких милых непосед была наша новоявленная вдова. Нам она не внушила доверия. Сразу стало ясно — аферистка. Потом оказалось — нет, не аферистка. Просто сумасшедшая. Глядя на нее, мы второй раз разозлились на то, что Он обвел нас вокруг пальца. И второй раз испытали облегчение. Обрадовались, что Его образ дал еще одну трещину. Был такой железобетонный, несгибаемый человек, не подверженный сомнениям и слабостям, человек твердых принципов и гранитной воли, которая твою маленькую слабенькую волю расплющивает на раз, как яйцо всмятку. Рядом с Ним всегда казалось, что делаешь что-то не то. В общем, Он заставлял держать спину. Не позволял расслабиться. В моральном смысле. Ольга после развода так ни с кем ни разу и не… скажем, не дружила. Несколько лет. Он говорил: «Давай-ка, матушка, без проблядовок. Я этого не люблю. Ко мне никого не приводи, да и к себе не советую». Ну она и слушалась. Можно, конечно, сказать, что Ольга — курица. Хорошо. Ольга — курица. А мы-то? Никому из нас и в голову бы не пришло Его обмануть. Может, именно поэтому теперь мы жаждали его развенчания?
