Пролог
Кот, облюбовавший закуток под крыльцом, вернулся. Принялся вновь царапать доски, на что деревянный пол в спальне отозвался громким скрежетом. Кот неутомим, он точит когти, метит территорию – и глухая ночь ему не помеха.
Я спустила ноги с кровати, потопала ими по дереву, подумала: «Пожалуйста, дай поспать»; это стало моей неизменной мольбой ко всему живому и неживому вокруг – уж не знаю, кто из созданий природы дежурит по ночам.
Царапанье стихло, и я нырнула назад под простыню.
Другие звуки, более узнаваемые: скрип старого матраса, сверчки, завывание ветра над долиной. Все напоминало о моей новой жизни – кровать, в которой я спала, долина, в которой я жила, шепот во тьме: «Ты здесь».
Я была воспитана и создана для городской жизни, росла под аккомпанемент голосов с улицы, автомобильных гудков, шума ночных поездов. Постоянно слышала над головой шаги, стук дверей, бегущую по трубам в стенах воду. Я умела под все это спать.
Тишина нынешнего дома порой тревожила. Но она была лучше животных.
К Эмми я привыкла. Она подкатывала к дому, двигатель автомобиля умиротворяюще плевался, ее шаги в коридоре убаюкивали. Но вот кот, сверчки, совы, койот – на них требовалось время.
Четыре месяца, и они наконец прошли, как проходят зима или лето.
* * *
Мы приехали летом – сначала Эмми, а через пару недель я. Спали с закрытыми дверями и включенным на полную мощность кондиционером, наши комнаты располагались друг против друга, через коридор. Тогда, в июле, впервые услышав крик в ночи, я подскочила в кровати и подумала: «Эмми».
Это был сдавленный, низкий стон, будто кто-то умирает, и мое воображение услужливо дополнило звук картинкой: Эмми плохо, она хватается за горло, корчится в предсмертных муках на пыльном полу. Я пролетела через коридор и едва успела дернуть дверную ручку (заперто), как Эмми сама распахнула двери и вытаращила на меня огромные глаза. Я вдруг вновь увидела ее такой же, как в нашу первую встречу, сразу после колледжа. Нет, просто темнота решила надо мной подшутить.
– Слышала? – шепнула Эмми.
– Я думала, это ты.
Ее пальцы сомкнулись вокруг моего запястья, лунный свет из незанавешенного окна ярко высветил белки глаз.
– Что это такое? – спросила я.
Эмми жила на лоне природы, много лет работала в Корпусе мира, она привыкла к необычному.
Еще один крик. Эмми вздрогнула – источник звука располагался прямо под нами.
– Не знаю.
Она выглядела гораздо худее меня. Восемь лет назад было наоборот, но за годы скитаний Эмми утратила округлости и сдала. Теперь ее хотелось защищать, укрывать от бед, ведь от нее только и остались, что острые углы да бледная кожа.
Однако именно Эмми отмерла первой, бесшумно двинулась по коридору, почти не касаясь пятками пола. Я пошла следом, ступая невесомо и едва дыша.
Я поднесла руку к стационарному телефону на стене в кухне – на всякий случай. Но Эмми решила по-другому. Взяла из ящика фонарик, медленно приоткрыла входные двери и шагнула на деревянное крыльцо. Лунный свет смягчал ее очертания, ветерок играл темными волосами. Она повела лучом фонаря по границе деревьев и начала спускаться.
– Эмми, подожди, – позвала я, но она, не обращая на меня внимания, легла животом на землю.
Посветила под крыльцо, что-то вновь взвыло. Я стиснула деревянные перила, а Эмми вдруг перекатилась на спину, беззвучно затряслась и наконец захохотала – дикий смех взорвал ночное небо.
Шипение, комок меха выскочил из-под дома и молнией рванул в лес, следом еще один. Эмми села. Плечи по-прежнему ходили ходуном.
– Мы живем над кошачьим борделем, – объявила она.
На моих губах заиграла улыбка. Какое облегчение!
– Теперь понятно, почему дом сдают так дешево, – сказала я.
Смех Эмми постепенно замер, ее внимание привлекло что-то еще.
– Смотри! – худая рука ткнула в небо у меня за спиной.
Полнолуние. Нет, суперлуние. Так это называется. Желтая луна, совсем близко – словно вот-вот упадет на нас. Она сводит с ума людей. От нее шалеют коты.
– Можно закрыть дыру шлакоблоком, – предложила я. – Тогда животные не пролезут.
– Точно.
Ничего мы, конечно, не закрыли.
* * *
Эмми нравились коты. Ей нравились старые деревянные дома с креслом-качалкой на крыльце; еще: водка, метание дротиков в процессе употребления водки и судьба.
В последнем Эмми была большим специалистом.
Потому она точно знала, что совместный переезд сюда – решение правильное; никаких сомнений, никаких раздумий. Судьба вновь свела нас вместе, через восемь лет после нашей последней встречи мы с Эмми столкнулись в полутемном баре.
– Это знак, – возвестила Эмми.
Поскольку я была пьяна, заявление прозвучало логично, мои несвязные мысли переплелись с ее мыслями, нейронные цепи замкнулись.
Коты, видимо, тоже знак – только чего? Еще: суперлуние, мерцание светлячков в унисон со смехом Эмми и густой влажный воздух вокруг.
С тех пор при любом шуме, при любом моем вскакивании с потертого коричневого дивана или со стула у пластикового кухонного стола Эмми лишь пожимала плечами:
– Просто коты, Лия.
И все же неделями мне снились живущие под нами страшные создания. Выходя из дома, я перемахивала ступеньки одним большим прыжком, как ребенок. Воображала тварей, которые свиваются клубком или припадают к земле, только желтые глаза горят во тьме. Змеи. Еноты. Бешеные бродячие псы.
Вчера, к примеру, один из коллег-учителей обронил, что к его дому забрел медведь. Небрежно так: медведь забрел во двор. Словно речь шла о сущей ерунде – граффити на мосту или перегоревшем фонаре на улице. Подумаешь, медведь.
– Не любите медведей, мисс Стивенс? – улыбнулся коллега во все тридцать два зуба.
Он был немолод и дрябл, преподавал историю и предпочитал ее настоящему времени, носил тугое обручальное кольцо, кожа вокруг которого протестующе пучилась.
– Кто же их любит? – заметила я, пытаясь обойти историка, но тот застыл посреди коридора.
– Когда переезжаешь в медвежий край, медведей следует полюбить. – Голос коллеги звучал слишком громко. – Здесь их дом, а вы его захватчики. Где же медведям жить?
…Залаяла соседская собака, и я уставилась в щель между занавесками, стала ждать рассвета.
В подобные мгновения, несмотря на все мои надежды – лоно природы, очарование деревянных хижин с креслами-качалками, возможность начать сначала, – я жутко тосковала по городу. Жаждала его, как бодрящего глотка кофе поутру, как азарта от погони за сенсацией, как восторга от своего имени в печати.
