ВведениеРаз в четыре года — во время очередного чемпионата мира по футболу — от полутора до двух миллиардов человек одновременно припадают к телевизионным экранам. Победы сборных переживаются как национальный триумф, а поражения — как национальные катастрофы. Энтузиазм болельщиков наблюдатели описывают по-разному. Для одних он представляет собой естественное проявление национальных чувств, для других — националистическую истерию. Первые отказываются связывать футбольные страсти с национализмом, вторые настаивают на том, что перед нами именно национализм и что шовинизм — его неизбежный атрибут. Существует и третья партия, которая утверждает, что и те и другие не правы. Эмоции вокруг футбола, конечно, связаны с национализмом, но национализм ни в коем случае не следует отождествлять с шовинизмом и ксенофобией.
Это размежевание весьма примечательно. Во-первых, оно высвечивает неоднозначность и деликатность феномена, с которым мы будем иметь дело на протяжении всего изложения. Во-вторых, оно демонстрирует тот факт, что сам термин «национализм» принадлежит к числу слов, по поводу значения которых идет острая борьба.
Предмет нашего исследования — национализм как политическая идеология. Автор данной книги исходит из того, что ядро проблематики национализма лежит вне теоретической и вне эмоционально-психологической плоскости. Вопрос об истинности или ложности доктрины национализма не может быть решен, поскольку ее допущения лежат не в сфере науки, а в сфере идеологии. Если цель науки — в обретении знания, то цель идеологии — в побуждении к действию. Вместе с тем вопрос о национализме — это не вопрос о «здоровом» или «нездоровом» проявлении национальных чувств. Это вопрос об их использовании. Иными словами, это вопрос политической практики и вопрос идеологии как неотъемлемой части такой практики.
Национализм — одна из самых влиятельных политических идеологий новейшего времени. На протяжении более чем ста лет, с первой половины XIX по вторую половину XX в., эта идеология успешно конкурировала с либерализмом и социализмом. В период холодной войны национализм был оттеснен на периферию, так что стало казаться, что в недалеком будущем он окончательно сойдет с исторической сцены. Но этого не произошло. Националистические идеи вновь обнаружили свой мобилизационный потенциал после 1989 г. В конце XX столетия в соответствии с базисным принципом национализма — принципом совпадения национально-культурных и государственно-политических границ — еще раз была «перекроена» карта мира.
У национализма два основных вектора. Один из них указывает в сторону обретения общественного единства. Это национализм, исходящий от государства. Второй — направлен против государства. Это национализм, исходящий от культурно-этнических групп, стремящихся к политическому суверенитету. Вот почему национализм испанский, индийский, турецкий и грузинский наталкивается на противодействие каталонского, сикхского, курдского и абхазского национализма.
Таким образом, национализм — идеология, легитимирующая (оправдывающая и обосновывающая) усилия по интеграции или дезинтеграции государств. Последние не случайно называются национальными государствами. Однако этим функции национализма не исчерпываются. Национализм далеко не всегда непосредственно связан с действиями по укреплению или подрыву национальных государств. Он подпитывается чувствами и ожиданиями людей, которые ищут решение острых проблем собственного существования в национальной солидарности — в консолидации на основе общей истории, языка или культуры. Таким образом, национализм — это идеология политизированной идентичности.
В индустриально развитых странах Запада, наряду с культурной унификацией и распространением массовой культуры, отчетливо прослеживается тенденция к культурной фрагментации. Возникает новый запрос на различие. Причем этот запрос заявляет о себе там, где, казалось бы, объективных оснований для его появления практически не осталось. Всплеск «черного национализма» в США случился в 1980-е гг. после двух десятилетий усилий по интеграции чернокожего населения в американскую нацию. Движение за возрождение кельтской идентичности в Шотландии и Уэльсе активизировалось в конце 1990-х гг., когда внешние наблюдатели склонялись к мнению, что шотландцы и валлийцы растворились в британском культурном котле.
Еще более явный характер приобрела активизация локальной идентичности в незападном мире. Стремление удержать культурную самобытность здесь выступает как противодействие вестернизации. Это противостояние выражается то в этнических, то в конфессиональных, то и в тех и других терминах одновременно. В последнем случае возникает парадоксальный феномен — «религиозный национализм».
В высшей степени примечательно, что после 1945 г. и до самого окончания холодной войны пренебрежительное отношение к национализму было распространено по обе стороны глобального идеологического противостояния. И капиталистический Запад, и социалистический Восток, первый в лице США, второй — в лице СССР, смотрели на национализм как на явление, в моральном и политическом отношении подозрительное. Во-первых, националистические движения (даже в том случае, если они пользовались поддержкой одной из сверхдержав) несли в себе угрозу пересмотра границ, незыблемость которых была провозглашена на Потсдамской конференции. Во-вторых, националисты предлагали массам идеологические конструкты, не вписывавшиеся ни в либерально-демократический, ни в коммунистический (марксистский) канон. В идеях национального возрождения и национального единства, от Сунь Ятсена и Махатмы Ганди, от лидеров Пражской весны 1968 г. до бойцов вьетнамского сопротивления (1964-1973), от Фиделя Кастро до генерала Сукарно были заключены содержания, не вписывавшиеся ни в марксистско-ленинскую ортодоксию, ни в модель либеральной демократии.
Примечательно при этом также и то, что хотя противостояние двух социальных и идеологических систем и не воспринималось в национальных терминах, вызовы, которые бросали Москве и Вашингтону малые нации, пользовались симпатиями или антипатиями именно в качестве национальных вызовов. Так случилось с венгерским (1956) и чешским (1968) восстаниями против диктатуры Советов и с борьбой вьетнамцев с военной машиной Соединенных Штатов.
Целый ряд событий конца XX столетия не могут быть объяснены без учета национальных чувств и массовой мобилизации на их основе: объединение Германии, добровольный раздел Чехословакии на Чешскую и Словацкую республики, кровавый распад Югославии, развитие событий в государствах, возникших после роспуска СССР. Добавим сюда войну в крае Косово, преобразование того, что осталось от союзной республики Югославия, в конфедерацию (союз Сербии и Черногории), тлеющий конфликт между Пакистаном и Индией, Восточный Тимор, тридцатилетняя борьба которого за национальную независимость завершилась образованием самостоятельного государства.
Национализм приобретает новое измерение на фоне глобализации. Чем больший размах приобретают процессы детерриториализации — разрыва связи производства и обмена благами с той или иной территорией — тем более заметными становятся движения, основанные на отстаивании ценности территории. Эти движения получили в аналитической литературе имя «новый локализм». Локализм — и национализм в том числе — берет на себя задачу сохранения идентичности. Наделе, однако, перед нами не столько ее сохранение, сколько рефлексивная реконструкция — сознательное производство и воспроизводство отношений, поставленных под угрозу имперсональными процессами «глобальной экономики» и «глобальной культуры». Национализм в этом контексте предстает как попытка выработать гуманистическую альтернативу дегуманизации общественной жизни, которую несет с собой новый мировой порядок.
