Книга Странная практика - Вивиан Шоу

Над набережной Виктории восточная сторона неба уже начинала светлеть, становясь ультрамариновой, когда потрепанная малолитражка остановилась у тротуара неподалеку от моста Блэкфрайарз. Кое-где на кленах, высаженных рядком вдоль пешеходной дорожки со стороны реки, уже начали чирикать первые воробьи.

Женщина вылезла из машины, закрыла дверь, выругалась, поставила сумки и снова закрыла дверь, хлопнув посильнее: один из участников движения в какой-то момент врезался ей в бок и оставил такую вмятину, из-за которой этот чертов сценарий повторялся каждый раз. Малолитражку пора было бы поменять, но даже с учетом доставшегося Грете Хельсинг врачебного кабинета на престижной Харли-стрит в деньгах она не купалась.

Грета негодующе посмотрела на машину, а потом и на весь мир в целом, оглядываясь, чтобы убедиться, что из темноты за ней никто не наблюдает. Удовлетворившись увиденным, она взяла черный рабочий саквояж и бесформенное черное нечто, служившее ей сумкой, и пошла звонить в дверь. Сумку тоже пора было менять: кожа еще держалась, но вот подкладка уже рвалась, и Грете надоело извлекать предметы из таинственного измерения, образовавшегося за подкладкой.

Дом, в который ее вызвали, оказался одним из великолепных старинных зданий, отделявших Темпл-гарденз от набережной: большинство из них в основном занимали юристы и издательства. Она подумала, что об особых талантах данного конкретного домовладельца свидетельствует уже то, что никому не удалось перекупить его собственность, превратив в конторы чрезмерно дорогих адвокатов, и тут же улыбнулась, представив себе, как кто-то попытался бы выдавить Эдмунда Ратвена[1] из берлоги, где он обитал уже лет двести, если не больше. Особняк был такой же достопримечательностью Лондона, как колонна адмирала Нельсона, хоть и в меньшей степени загажен птицами.

– Грета, – проговорила достопримечательность, открывая дверь. – Спасибо, что приехали в воскресенье. Я понимаю, что время позднее.

Они были примерно одного роста – метр шестьдесят с чем-то, – так что ей легко было заглядывать ему прямо в глаза – и всякий раз поражаться: такие они большие и светло-серые, что кажутся серебристо-белыми, не считая темного кольца вокруг радужки, и к тому же опушены настолько густыми угольно-черными ресницами, какие видишь обычно в рекламе туши. Ей подумалось, что выглядит он усталым. Усталым и старее, чем обычно, лет на сорок. Крайняя бледность была нормальной, яркой на фоне приглаженных черных волос, а вот тревожная морщинка между бровями нормальной не была.

– Сейчас не воскресная ночь, а утро понедельника, – сказала она. – Не беспокойтесь, Ратвен. Рассказывайте все. Понимаю, что по телефону вы в подробности не вдавались.

– Конечно. – Он протянул руки, чтобы забрать у нее пальто. – Сварю вам кофе.

Прихожая дома на набережной была выложена мрамором в черно-белую шашечку, а на столике, куда клали почту, ключи от машины и списки покупок, стоял большой бронзовый ибис. Зеркало за ним отразило Грету тусклой и зеленоватой, словно женщину под водой. Заглянув в него, она скорчила себе рожицу и заправила выбившиеся пряди волос. Они были по-скандинавски светлыми, подстрижены, как у Ференца Листа – до плеч, и такие шелковистые, что высвобождались из-под любого приспособления, каким бы она ни пыталась стянуть их сзади. Сегодня пряди уже готовы были выбиться из-под совершенно детской ленты. Грета постоянно собиралась постричься коротко и не думать о них, но вечно не находила на это времени.

Грета Хельсинг – тридцати четырех лет, не замужем – унаследовала специализированную практику покойного отца после того, как немного поработала терапевтом в больнице Королевского колледжа. Последние пять лет она оказывала первую медицинскую помощь в бывшей приемной Уилферта Хельсинга на Харли-стрит, леча таких пациентов, каких для большинства населения, по сути, если говорить прямо, и не существовало. Это у них было семейное.

Как только Грета начала обучение, не было никаких сомнений в том, какую именно медицинскую специальность она выберет: лечить инакоживых было не только интереснее, чем обычных людей, – это к тому же приносило гораздо большее удовлетворение. Грете было очень приятно, что она способна оказывать помощь клиентам, которым недостает внимания.

Пациентов Греты можно было классифицировать как чудовищных, в буквальном, а не уничижительном смысле: вампиры, оборотни, мумии, баньши, упыри, буки, ревматики-пещерники. Сама она была целиком и полностью человеком, совершенно лишенным экстрасенсорных способностей, – даже без чутья на потустороннее. Поначалу некоторым ее пациентам было сложно довериться врачу-человеку, но в течение пяти с лишним лет практики в сверхъестественной медицине Грета завоевала чрезвычайно хорошую репутацию, так что все говорили: «Обратись к Хельсинг, она надежная».

А еще она была неболтлива. На самом деле это было первым и основным правилом: чтобы ее пациенты не оказались в опасности, их существование должно было оставаться тайной, а Грета тайны хранить умела. Она тщательно следила за тем, чтобы магические охранки на ее двери на Харли-стрит оставались в рабочем состоянии, защищая всех приходящих от любопытныхглаз.

Ратвен возник в дверях кухни, подсвеченный теплым светом, залившим черно-белый мрамор.

– Грета? – окликнул он.

Она выпрямилась, сообразив, что уже несколько минут пялится в зеркало, ничего толком не видя: время действительно было позднее. Усталость тяжелыми волнами накатывала на сваи ее разума.