Вступительное отступление
Вильгельм фон Грейштейн замёрз. Потому что – осень. Потому что – Русланд. Потому что – подвал райкома, сейчас ставший подвалом комендатуры, не отапливался. Потому что у него отобрали всю одежду, оставив его лишь в нижнем белье и босым. Потому что он послушал этого сумасшедшего русского и бежал тогда. Бежал прямо с места их рандеву. Потому он и остался жив. Единственный из всей группы. Но недалеко он сумел сбежать. Поймали, арестовали, заперли тут. И как этот русский, раненый, воняющий загнивающей раной, в полуобморочном состоянии, смог водить за нос коллег Вильгельма, а сам Вильгельм так быстро попался? Как?
Вильгельм фон Грейштейн пребывал в унынии. Он не видел ничего, кроме темноты. Ни в запертой камере бывшего архива, ни в своей судьбе. И дело даже не в том, что его расстреляют, как труса. А в том, что Вильгельм фон Грейштейн не видел смысла своего дальнейшего существования.
Он, потомок древнего рода прусских аристократов, был унижен, размазан и перетёрт с грязью каким-то полудохлым коммунистом. По всем позициям. И прилюдно Вильгельм фон Грейштейн ещё мог бы задрать нос, но перед самим собой – сделать этого не мог. Сумел этот русский сделать больше, чем просто убить Вильгельма – он показал всю тщетность его жизни, всю мерзость его службы, бесперспективность его борьбы. А потом ещё – и пожалел его!
Пожалел! Большего унижения Вильгельм ещё не испытывал, чем непризнание его, солдата Райха, за противника, признание его недостойным смерти, а способным только внушить жалость, как ребёнок или старик. Русский нянчился с ним, как с ребёнком, лишь подвязав ему руки, чтобы не покалечился. Его! Его, Вильгельма, который всю свою сознательную жизнь готовился только к одному – к войне! Всё разговаривал с ним, сказки рассказывал, как мальчику. Не унижая вроде, но самими сказками этими намекая – посмотри, какой же ты идиот, что сам этого не видел?
Вильгельм фон Грейштейн и чувствовал себя этим мальчиком, перед которым умудрённый жизнью дедушка раскрывает всю глубину и загадочность мира, казавшегося таким простым и понятным.
Оказавшись дома, подлечившись, Вильгельм понял (в очередной раз), каким он был ослом, что поверил бредням этого сумасшедшего русского! Конечно, как же может быть иначе, если ему эти бредни даже пересказать кому-либо стыдно? Но второй раз ощущать себя ослом – даже противнее, чем первый раз. Он же не осёл! Не осёл? А почему поверил этому красному сумасшедшему?
А тут, как специально, наткнулся на книгу основателя Наследия. И был поражён. И в третий раз – ощутив себя ослом.
Красный – не врал! А врут – его соплеменники! И вся эта красивая и соблазнительная теория расового превосходства германской нации стоит не на германском корне!
Возможности у Вильгельма фон Грейштейна были немаленькими – его семья не испытывала трудностей ни в средствах, ни в связях. А в связи с ранением, Вильгельм не испытывал затруднений и со свободным временем. Жены и детей у него не было, как и не было желания ими обзаводиться, к службе он стал непригоден, а ничего другого он не умел. И он стал активно интересоваться темами, затронутыми этим сумасшедшим коммунистом.
И вскоре пожалел. Его плотно обложили. И даже отец ничего сделать не смог, да и не хотел, искренне не понимая – почему сын не хочет служить в структуре, всё больше набирающей вес и влияние в рейхе?
Вильгельм снова служил. Только теперь всё видел иначе. Всё же этот русский сумел его заразить своим сумасшествием. Как же он проклинал этого коммуниста, как же проклинал тот день, когда банда красных дикарей напала на его лагерь, как же проклинал своё знание языка противника, что не дало красным растерзать его, как остальных охранников лагеря!
Он снова хотел бы стать простым солдатом рейха, уничтожающим варваров для освобождения жизненной территории германской расы, но не смог. Не смог!
Не смог! Не смог быть прежним. И не мог признаться никому. Даже отец бы его не понял, не говоря уже о сослуживцах.
Нет, он не боялся. Страха не было. Он не боялся ни смерти, ни русских, ни собственной службы безопасности. Это был не страх.
Нет, он не перестал быть патриотом. Он не возлюбил вдруг Русланд, не перестал любить Фатерлянд.
Но он не хотел больше этой войны, не желал больше побед вермахту, но и не желал вермахту поражения.
Он совсем запутался в себе, жил, как призрак, делая то, что должен, без всякого желания. У него вообще не было никаких желаний. Даже информация из секретных документов, исследования его новой службы больше не волновали – всё это несло с собой такой мерзостный душок, что вызывало рвотные позывы. Одного исследования по заморозке людей живьём под открытым небом, зимой, – хватило. Чего эти… хотели добиться? Что изучить? Как мерзко! Весь этот оккультизм быстро стал вызывать тошноту. Сатанизм – вот что это было на самом деле!
И вдруг с Восточного фронта пошла информация, к которой привлекли Вильгельма. Он сразу же почувствовал, что это тот самый красный коммунист! Ничего более, только ощущение. Как струя горячего воздуха из сталеплавильной домны в вонючем, спёртом воздухе вокруг него.
Командировки на Восточный фронт даже не пришлось добиваться – его официально включили в группу.
И вот результат – он в подвале. Мёрзнет без единого проблеска благополучного исхода. Этот Медведь умудрился не только переиграть их в их же игре, но и устроить этот чудовищный взрыв, уничтоживший всю оперативную группу, все приданные части и сделавший целый район непригодным для нахождения людей.
Вильгельма даже не интересовало – что это было за оружие, которое применил этот русский, Виктор Иванович. Одно ясно: таких невозможно победить. Вильгельм давно воюет, как воняют загнившие раны – знает. Но он не знает – как можно выжить с гангреной? Как можно с гниющей грудью, после двух недель впроголодь, убежать от ловчей команды? Убежать своими ногами! Превзойти в скорости бега откормленных элитных солдат охотничьей команды? А потом ещё и уничтожить большую часть группы преследователей из засады. Как? Как за две недели сделать из деморализованных пленных унтерменшей – солдат, способных превзойти ловчую команду?
И в этот раз опять вонь от сломанной руки. А потом он убивает обоих «подсадных». Одной левой. И исчезает вместе с объектом. Как? Куда он делся? Как этот полутруп унёс «объект»? Как он договорился с парализованным «объектом»? Как вычислил «подсадных»?
Теперь на эти вопросы некому ответить, кроме Вильгельма. И вопросы будут заданы. Очень жестко будут заданы.
Кто-то же должен ответить за провал операции, за гибель подразделений, за отвлечение и обескровливание моторизованной дивизии СС. За провал «Медвежьего капкана». За запросы от союзников и противников, последующие за взрывом невиданной силы и последствий в глубоких тылах подконтрольных территорий вермахта. Ответить за истерики фюрера, вдруг осознавшего, что он ничего не знает и ничего не понимает в происходящих на Восточном фронте явлениях, о странных, полумистических событиях со странными, полумистическими людьми и подразделениями. И узревшему, что его Аненербе плетётся в хвосте НКВД. А служба безопасности коммунистов как раз таки плотно контролирует всю эту чертовщину.
