Про Крымск я читала в утренней метрошной газете. Его затопило ливневыми дождями, но это было давно, недели две назад, и последствия уже ликвидированы.
— Нет, — возражает Лотта. — Говорят, не всё так просто. Полгорода разрушено, туда требуются волонтёры, дорогу оплачивают — может, поедем?
Мы курим на лестнице общаги, нам совершенно нечем занять это лето. Но я не представляю, как мы, филологические барышни, можем помочь затопленному Крымску, и очень не хочу становиться для кого-то обузой.
— Ладно бы мы хоть делать что-то умели. К тому же, прошло столько времени, наверняка там всё наладили.
— Но волонтёры-то требуются. Значит, не всё.
Лотта, вопреки обыкновению, настроена решительно, по всему ясно, что, если я не соглашусь, она поедет одна.
На следующий день мы садимся в поезд.
Первый день
Мы приехали в Крымск ранним утром, по холодку. Поставили палатку и легли вздремнуть, так как спали ночью часа три. Но уже вставало солнце, палатка неотвратимо нагревалась. Уснуть в духоте не получилось, к тому же позвали завтракать. Под тентами полевой кухни стоял большой чан перловки, от которой меня тошнило всю жизнь, но сейчас я ела кашу почти с наслаждением. Зажевала помидором и запила кофе. Вокруг толкались и шумели заспанные люди.
— Восемь. Сейчас нашисты флаг поднимать будут, — сказал кто-то.
Через несколько минут издалека донёсся гимн. В поле это показалось дикостью.
Да, лагерь волонтёров располагался в большом поле, на стыке улицы Коммунистической и трассы Новороссийск — Краснодар. Раньше здесь был рынок, а теперь стояли разноцветные палатки: около пятидесяти, многие двух- и трёхместные. С обоих концов базировались части МЧС, по другую сторону наезженной полевой дороги стояли пресловутые нашисты, которые уехали через день или два после нашего прибытия. За трассой росли подсолнухи, куда, по слухам, до прибытия биотуалетов народ бегал уединяться. Уже к девяти утра в палатке было невозможно находиться, привезённые с собой ириски плавились.
В штабе нам сообщили: нужно сделать прививки, работать мы можем на гуманитарке или же «на говне», а в лагере принят «сухой закон». Приехавших с нами медиков сразу отправили «на говно» — чистить от муляки затопленные дома. Остальных оставили в лагере. Мы с Лоттой огорчились, мы хотели увидеть город своими глазами, но покорно отправились на рабочие места: я — на регистрацию, она — на поле, усеянное одеждой и обувью, разбирать и сортировать.
— Берёшь заявку, заполняешь, кому что нужно. Помощь мы развозим адресно, чтобы не спекулировали, а то и такое случается. На руки выдаём только воду. За медикаментами отправляй в медпункт, за одеждой — на поле. Только выписывай каждому пропуск, а то МЧС завернёт, — объяснила мне Оля с сильно обгоревшими плечами. У неё охрипший голос и добрые усталые глаза. Судя по загару, она — одна из первых «крымчан». — И не заморачивайся, а то тут многие приходят — очень любят требовать. Нет бы от государства потребовать…
В правоте Оли я вскоре убедилась — приходили люди самые разные. К вечеру я навострилась отделять реально пострадавших от пострадавших не очень. Первые либо стеснялись просить, либо плакали. Вторые, в основном, требовали бытовую технику и орали, что слишком долго им не привозят помощь, что мы ни черта не делаем, что они будут на нас жаловаться и вот прямо сейчас отправятся писать письмо президенту на сайт. Гораздо позже я узнала, что многим пострадавшим вообще было не до того, чтобы куда-то ходить. Они были ошарашены случившимся, они разбирали завалы в собственных домах, чистили приусадебные участки, да и просто не знали, что можно куда-то обратиться за помощью.
Притопали два парня, которые заполнили заявку с указанием телевизора и сотового телефона и пытались сфотографировать её так, чтобы видно было дату. Они очень смутились, когда поняли, что к официальным органам мы не имеем отношения и, по сути, ничего им не должны. Даже извинились.
В лагере в тот день не было почти ничего — новая гуманитарка была не разобрана, воды оставалось мало — мы не могли ничего дать людям. От жары — больше сорока градусов — у меня кружилась голова. Страшно хотелось пить, но минералка была тёплой и жажды не утоляла. К концу дня она нагревалась до состояния кипятка, и пить её, раскалённую, было уже невозможно. Иногда кто-то бегал в магазин и покупал холодную воду, которую выпивали толпой и быстро — чтоб не успела согреться. Постоянно приходили люди, в основном, татары, плохо говорящие по-русски и желающие всех благ, которые мы можем им дать, и толпились, и спорили, чья очередь заполнять у нас заявку.
— Что именно вам нужно? — спрашивала я.
— А что у вас есть? — отвечали мне.
Часа в три вместе с невесткой пришёл ветеран Великой Отечественной войны. Он сказал:
— Нужна лопата и матрас. Всё.
Невестка возмутилась:
— А как же тарелки? А как же кастрюли? Всё же уплыло! — и мгновенно перекинулась на меня с воплями, что мы ничего не делаем.
— Справимся, — ответил ветеран. — Кастрюля есть одна. А на девчонок не ори, они ни при чём, они молодцы.
И улыбнулся мне ласково. Я отметила в его заявке всё, что только могла: от медикаментов до раскладушек.
Подошла утомлённая жарой Лотта, плюхнулась рядом и задумчиво сказала:
— Вот в Анадыре сейчас хорошо, наверное… Холодно.
— Лотта! — взмолилась я. — Подмените меня, я сбегаю обольюсь чем-нибудь!
Лотта согласилась, и я убежала в полевой душ, собранный из огромной палатки, трубы с распылителями и цистерны с водой. Через мгновение туда же ворвалась девушка с характерным для волонтёров загаром — белыми майкой и шортами. Остальные части тела были тёмно-коричневыми.
Она оказалась Надей — координатором тех, кто ездит «на говно». Я, не выходя из-под хлорированной струи, стала напрашиваться в её ведомство. Она, не выходя из-под соседней струи, сообщила, что людей ей не хватает, и она с радостью отправит нас куда-нибудь с лопатами, но завтра, поскольку сегодня уже все разъехались на объекты.
По выходе из душа я пожалела, что не взяла с собой китайские резиновые тапки — единственные босоножки от воды разбухали и грозили вскоре меня покинуть.
— Так найди себе что-нибудь в гуманитарке, — посоветовала Оля.
— Ну… как-то это… — протянула честная (это же для потопленцев!) и в ту пору брезгливая я.
— Ну хлоргексидином обработай и носи. Тут на третий день все в гуманитарке ходят. Своё изнашивается быстро.
