1
— Родители гробят первую половину нашей жизни, — сказала мать своей дочери Кэт, когда той было одиннадцать лет, — а дети — вторую.
При этом мать улыбалась слегка натянуто, как бывает, когда человек делает вид, будто шутит, а на самом деле шутить не собирается.
Кэт была очень рассудительным ребенком и тут же решила проверить: каким образом лично она, Кэт, гробит жизнь своей матери? Но времени на это ей не хватило, потому что мать лихорадочно собирала вещи и торопилась как можно быстрее покинуть дом, причем внизу ее уже ожидало черное такси.
Одна из сестер Кэт плакала. Впрочем, может, плакали обе. Но матери не было до этого никакого дела. Потому что в такси ждал человек, который, вне всякого сомнения, любил ее и который обязан был устроить ее жизнь наилучшим образом, то есть так, чтобы все у нее сложилось наконец хорошо.
Мать подхватила чемоданы и сумки и направилась к двери. Детский плач перешел в рыдания. Да, теперь, оглядываясь назад, Кэт могла с уверенностью сказать: рыдали обе ее сестры — только не она сама. Она сидела словно замороженная, с сухими глазами, исполненными невыразимого ужаса.
Дверь за матерью с шумом захлопнулась, и в воздухе повис легкий аромат духов. Разумеется, Шанель № 5 — мать была вполне предсказуема. И тут Кэт внезапно осознала, что из всех женщин, оставшихся в доме, она самая старшая.
Ей было одиннадцать лет, и вся ответственность отныне ложилась на ее плечи.
Девочка оглядела привычный хаос в гостиной, от которого так стремительно бежала ее мать. Повсюду валялись игрушки, еда, одежда. Трехлетняя малышка Меган — толстощекий маленький будда — сидела посередине комнаты и истошно вопила. При этом она ухитрялась одновременно сосать палец и грызть печенье. Интересно, где нянька? Кто разрешил Меган есть печенье перед обедом?
Томная семилетняя Джессика, которая, как подозревала Кэт, являлась любимицей отца, свернулась калачиком на диване и тоже рыдала. А эта-то с какой стати? Вероятно, с той стати, что это было ее привычным занятием. А может быть, оттого, что крошка Меган утащила у Джессики куклу Барби, одетую стюардессой, и при этом сломала кукольную тележку. А может, оттого, что ее мать вот так просто ушла из дома, бросив своих детей на произвол судьбы.
Кэт подхватила Меган на руки и усадила на диван рядом с Джессикой (в конце концов, не все же той воображать себя центром Вселенной!). Потом посмотрела на них и сказала:
— Пошли лучше в окно смотреть, плаксы.
Все трое прильнули к окну, и оказалось, что как раз вовремя: в этот момент черное такси отчаливало от дома. Кэт даже запомнила мелькнувший в окне машины профиль — весьма ординарный мужчина, с виду совершенно не стоящий всей поднятой вокруг него суматохи, — и мать, бросившая напоследок прощальный взгляд на своих детей.
Очень красивая женщина.
И вот, однако, она ушла.
Вместе с ее уходом как-то сразу кончилось детство Кэт. Причем раз и навсегда.
Их отец старался как мог. Все три сестры каждый год писали ему на рождественских открытках одни и те же слова: «Ты самый лучший папа на свете!». Писали с искренним чувством, от всего сердца.
Усердствовали и многочисленные няни, каждая из которых пыталась быть с детьми как можно добрее — даже добрее, чем от них требовалось согласно условиям контракта. И на протяжении долгих лет после увольнения каждая из них посылала своим бывшим подопечным письма — из Хельсинки, из Манилы, бог знает откуда еще. Однако в конце концов даже самые заботливые няни исчезали в пучине собственной личной жизни, а отец… — ну что ж, лучший отец в мире большую часть времени проводил на работе, а остальное время пытался поддерживать себя в форме. Да, он всегда имел безупречные манеры и подтянутый внешний вид. «Он прямо как голливудская кинозвезда!» — восхищенно шептали подрастающим девочкам какие-то незнакомые женщины, отчего Кэт немедленно начинала чувствовать смятение, впадала в панику и безмерно грустила. К роли отца-одиночки этот человек был явно и абсолютно не готов. Впрочем, все трое — Кэт, Джессика и Меган — никогда не сомневались в том, что отец их очень любит, — по-своему, конечно, в какой-то спокойной, улыбчивой и ненавязчивой манере.
В качестве старшей дочери Кэт научилась затыкать дыры и прорехи в хозяйстве, с которыми не мог справиться целый взвод всевозможных нянь и домработниц. Она готовила еду и нянчила сестер, старалась поддерживать в доме чистоту (что по каким-то неписаным правилам, видимо, считалось среди домработниц делом недостойным). Кэт научилась программировать стиральную машину, перестала вздрагивать от ее аварийного писка, когда что-то у нее в этом смысле не ладилось, а через несколько месяцев уже довольно сносно могла разогреть на плите еду, причем перешла с готовых блюд из супермаркета на приготовление собственных. Но главный урок, который твердо усвоила в детстве Кэт Джуэлл, заключался, пожалуй, в понимании того, до какой степени человек одинок в этом мире.
Между тем три девочки подрастали.
Меган была хорошенькой и кругленькой, так что сестры называли ее Пышкой. Ей единственной среди них приходилось постоянно следить за весом. И в школе она прекрасно успевала (кто бы мог подумать?), погружаясь в учебу со всей страстью своей натуры.
Джессика — с мечтательными глазами серны, чувствительная, постоянно готовая или рассмеяться, или расплакаться, совершенно неожиданно превратилась в главный магнит для мужчин. И всегда — во время прогулок или катаний на велосипеде по пригороду, где жили сестры, Джессика искала свою любовь, мечтая о счастливом домашнем очаге.
Ну и наконец сама Кэт, которая очень быстро вытянулась и стала высокой, в отца. При этом она ухитрилась не утратить маленькую девичью грудь и изящную фигурку танцовщицы, а также невыразимое словами чувство брошенности, которое научилась — будучи старшей сестрой — скрывать за внешней уверенностью и безапелляционной манерой поведения.
Все трое отчаянно цеплялись друг за дружку и за отца (который редко бывал дома), дружно тосковали по матери (даже когда дела шли совсем худо) и также дружно ненавидели ее. А тот факт, что у Кэт так и не получилось нормального детства, казалось, занимал всех троих меньше всего.
Кэт любила и отца, и сестер — даже когда те доводили ее до белого каления, но в конце концов с глубоким облегчением уехала от них в Манчестер и поступила в университет: «Я не хлопала за собой дверью, — любила повторять она своим новым друзьям. — Я оставила ее чуть-чуть приоткрытой». И пока Джессика выходила замуж, а Меган переезжала на жительство к любимому парню, Кэт с головой окунулась в учебу, а потом в работу, и даже не задумывалась о замужестве и о том, что пора вить собственное гнездышко, — до такой степени ее мучило отвращение к домашнему хозяйству.
О хозяйстве Кэт знала все. Семейная жизнь ассоциировалась у нее с уходом матери, с пустым холодильником на кухне, с вечно плачущей Джессикой и с Меган, настойчиво требующей «печенья, пе-че-нья!» Семейная жизнь — это вечно пропадающий на работе отец, это мелькающие лица домработниц, торопливо трахающихся со своими бойфрендами где-нибудь в уголке, и постоянное (какое-то неизбывное) отсутствие в доме печенья.
