Часть I
Томская область, Сосновский район,
Исправительная колония строгого режима № 8.
11 августа 2016 г., 10.12
Когда последний заключенный, подгоняемый пинками, взобрался в древний автозак, массивная стальная дверь конвойного отделения, через которое осужденные, кряхтя и матерясь, по очереди пробрались в предназначенную для них клетку, с лязгом захлопнулась.
– Ты че, не с нами? – скрипучим голосом спросил у конвоира чернявый зэк с изжелта-серым лицом, испещренным оспинами. Чуть раскосые, маслянисто-угольные глаза смахивали на свежие капли смолы. Заключенный нахально, почти в упор разглядывал конвоира, который с непроницаемым лицом вешал на петли здоровенный замок. Вырывавшееся сквозь зубы сипло-неровное дыхание охранника могло трактоваться как симптомы астмы, так и как следствие длительного курения. У него было лоснящееся от пота круглое лицо, а мясистый подбородок пылал от раздражения после утреннего бритья. Аромат одеколона перебивал кисловатый запах пота.
– Ты не с нами, девочка? – с невинным видом повторил чернявый.
По крупному лицу конвоира скользнула тень, брови медленно сдвинулись к переносице.
– Не с вами, – обронил он, защелкивая замок. – Вам и без меня не будет скучно, ушлепок.
Зэк обхватил толстые прутья своими заскорузло-грязными пальцами. Он намеревался огрызнуться, не желая оставлять последнее слово за конвоиром, и уже открыл рот, чтобы отпустить скаберзную шуточку, но не успел – внезапный и сильный удар резиновой дубинкой по пальцам заставил его резко отшатнуться. Мужчина издал хриплый возглас.
– Ты… гнида слякотная! – захлебываясь, вопил он, тряся разбитой рукой. – Паскудник гнойный!
Охранник холодно усмехнулся:
– Еще одно слово, ушлепок, и я надену на тебя «браслеты», которые пристегну к твоим вонючим ходулям. Хочешь?
Зэк молчал, с ненавистью глядя на охранника.
Старлей чихнул.
«Чтоб ты сдох, тварь», – читалось в пылающих яростью глазах уголовника.
Конвоир с удовлетворением кивнул и, спрыгнув на землю, с грохотом захлопнул тяжелую дверь спецавтомобиля.
Раздался сухой, надсадный кашель. Кашлял второй зэк, по кличке Нос, чей собственный нос был свернут набок, превратившись в бесформенную лепешку. У него были светлые, рано поредевшие волосы и худое бледное лицо. Когда приступ утих, он привалился к стенке автозака и задремал. Приоткрылся рот с потрескавшимися губами, из которого вырывалось несвежее дыхание.
– Телега старая, колеса гнутые, – процедил Ходжа. – А нам все по херу, мы е…тые, – добавил он. Он дул на распухшую руку, с бешенством глядя на место, где только что стоял конвоир.
– Оно и видно, – хихикнул еще один заключенный, которому на вид было лет сорок пять. Неровно подстриженные, сальные волосы вспотели и свисали влажно-липкой паклей. Рыхло-грузное тело, облаченное в изжеванную робу, мало отличалось от набитого требухой полиэтиленового мешка. Зэк постоянно облизывался и что-то беззучно бормотал, словно читая молитвы. Маленькие глаза, спрятанные за толстыми линзами очков, подслеповато щурились, как если бы в его лицо бил яркий свет.
– Ты, Сава, заткнись, – сплюнул чернявый. Он уселся на скамейку, намертво вмонтированную в пол. – Тебя забыли спросить, валенок.
Сава испуганно мигнул, по-черепашьи вжимая голову в покатые плечи. Спорить и возражать не имеет смысла, потому что разговор с чернявым может закончиться разбитыми очками. Это в лучшем случае.
– Ходжа, угомонись, – вмешался четвертый заключенный. – Все мы в одном флаконе.
– Угу, – фыркнул Ходжа. – Только едем мы на экзамен[1] по разным делам. Саву могут по УДО[2] отмазать, а нам лишний срок…
– Угомонись! – повысил голос зэк, и чернявый по кличке Ходжа послушно замолчал.
Зэк, оборвавший Ходжу, неподвижно сидел на скамье, сцепив крупные пальцы рук в «замок». Он сидел спокойно, почти безмятежно, но мелькающие в темных глазах короткими всполохами искры выдавали громадное напряжение. Губы тонкие, словно сложенные бритвы, по виску змеился неровный шрам, захватывая небритую щеку и опускаясь к подбородку.
Со стороны казалось, что осужденный слеплен из двух совершенно разных людей. Крепкое, поджарое тело тридцатилетнего мужчины разительно контрастировало с угрюмым, землистого цвета морщинистым лицом. Ввалившиеся, окруженные черными кругами глаза были похожи на потускневшие осколки стекла. Равнодушно втоптанное в осеннюю грязь, это стеклянно-колючее крошево холодно мерцало, как умирающие звезды.
Двигатель автозака затарахтел, сухие отрывистые хлопки разбитого глушителя навевали мысли о выстрелах.
– Если бы в этом драндулете двери были такие же, как глушак, – пробормотал Ходжа. Травмированные дубинкой пальцы распухли, и он беспрестанно дул на них. – Тогда бы эту колымагу мы по винтику разнесли. Да, Зажим?
Он бросил взгляд на крепкого зэка.
Зажим не удостоил Ходжу ответом.
Выругавшись, Ходжа с отчаянием топнул по полу, оббитому стальным листом.
Старый «ГАЗ» несколько раз встряхнуло, будто автозак разминал мышцы, и наконец автомобиль тронулся.
Ходжа, помаявшись пару минут от безделья, плюхнулся на скамейку рядом с Зажимом.
– Че такой смурной, земеля?
Мужчина смерил чернявого презрительным взглядом.
– А мы что, в цирк едем?
Ходжа нервно хихикнул и вытер мокрый от пота лоб – духота в автозаке стояла неимоверная.
– Да, впереди экзамен. Судилище, – сказал он, рассеянно глядя на зэков, разместившихся напротив. Сава, грузный увалень, молча таращился куда-то под ноги, продолжая шевелить губами. Щербатый зэк, по кличке Нос, дремал, запрокинув голову назад. Из уголка рта тянулась слюна, слабо поблескивающая при скудном освещении моргающих люминесцентных ламп.
