Книга Ночи дождей и звезд - Мейв Бинчи

Андреасу показалось, что он увидел пожар внизу, в гавани, раньше всех. Он пристально вгляделся и покачал головой. Такого никогда не бывало. Только не здесь, не в Агия-Анне, не на маленьком раскрашенном красной и белой краской суденышке «Ольга», перевозившем туристов. Нет, такое не могло случиться с Маносом, туповатым, лобастым Маносом, которого он знал совсем мальчишкой. Это было похоже на сон, на обман зрения. Невозможно, чтобы «Ольга» дымилась и полыхала огнем.

Вероятно, ему просто нездоровилось.

Некоторые старики в деревне признавались, что им порой мерещилось всякое. Такое случалось от жары или от избытка ракии накануне вечером. Но он-то уснул рано, и ни водки, ни танцев, ни песен в его ресторанчике на горе не было.

Андреас посмотрел из-под руки, когда над его головой проплыло облако. День был не такой ясный, как прежде. Ему, должно быть, действительно показалось. Не стоило расслабляться. Надо позаботиться о ресторане. Вряд ли кто из его посетителей, добравшихся в эту непогоду, обрадуется встрече с сумасшедшим, которому от жары померещилась катастрофа в тихой греческой деревушке.

Он расстилал и крепил прищепками красно-зеленую клеенку на длинных деревянных столах на террасе своей таверны. День обещал жару и много гостей к полудню. Он уже подробно расписал меню на доске у входа, хотя часто недоумевал, зачем… Меню всегда оставалось неизменным. Но туристам это нравилось. А еще он писал «Добро пожаловать» на шести языках. Это тоже нравилось всем.

Угощение было обыкновенным, как в дюжине других таверн. В меню входило и сулаки, кебаб из ягненка. Вообще-то кебабы он готовил из козлятины, но гостям нравилось думать, что блюдо из ягненка. Была здесь и мусака, теплая и вязкая, на блюде для пирога. Здесь стояли большие миски с салатами, белыми кубиками солоноватого сыра фета и сочными красными помидорами. Неизменно присутствовали барбуни, красная кефаль, приготовленные для жарки стейки из рыбы-меч. В холодильнике стояли наготове стальные подносы с десертами, катаифой и пахлавой из орехов и сдобного теста, охлажденные контейнеры с рестиной и местным вином. Для чего еще существует Греция? Со всего света съезжались сюда туристы и радовались тому, чем угощали их Андреас и такие, как он.

Андреас всегда безошибочно определял национальность любого посетителя Агия-Анны и мог приветствовать каждого на их родном языке. В результате многолетних наблюдений он научился по походке и жестам распознавать их желания и вкусы, и это стало для него забавной игрой.

Англичане не любили, когда им предлагали Speisekarte[1] вместо меню, канадцам не нравилось, когда их принимали за американцев. Итальянцы терпеть не могли французское «Bonjour»[2], а его соотечественники предпочитали выдавать себя за важных персон из Афин, а не за иностранцев. Андреас научился быть осторожным перед тем, как обратиться к гостям.

Взглянув на дорогу, он наконец-то увидел первых посетителей и переключился на работу.

Одним из гостей был тихий мужчина в шортах, которые носили только американцы. Шорты эти никак не украшали мужчину, а лишь подчеркивали несуразность фигуры. Он остановился посмотреть в бинокль на пожар.

Красивая немка, высокая, загорелая, с волосами, роскошно выжженными солнцем или невообразимо дорогим парикмахером, стояла молча, с недоумением глядя на багрово-оранжевые языки пламени, лизавшие катер в бухте Агия-Анны.

Юноша, тоже лет двадцати, невысокий, встревоженный, в очках, которые он непрестанно снимал и протирал, стоял разинув рот, охваченный страхом, и не сводил глаз с горевшего внизу катера.

Была среди встревоженных туристов и молодая пара, тоже лет двадцати, уставшие от восхождения в гору шотландцы или ирландцы, как показалось Андреасу, — он с трудом различал акценты. Юноша держался как-то развязно, словно хотел показать всем вокруг, что совсем не устал от прогулки.

Перед посетителями предстал высокий мужчина, немного сутулый, с седой шевелюрой и густыми бровями.

— Это тот самый катер, на котором мы приплыли вчера. — Девушка в страхе зажала рот ладонью. — О господи, там могли быть мы.

— Ну и что, нас же там нет, так чего об этом говорить? — резко произнес ее приятель, с отвращением уставившись на зашнурованные ботинки Андреаса.

Вдруг в гавани послышался взрыв, и впервые Андреас понял, что все происходит на самом деле. Действительно горело судно, и это был не простой обман зрения. Остальные тоже это видели. Старик задрожал и ухватился за спинку стула.

— Надо позвонить брату Йоргису, он в полицейском участке… они могут не знать об этом, возможно, им ничего не видно оттуда.

Высокий американец тихо заговорил:

— Они все видят, взгляните, на помощь уже спешат спасательные шлюпки.

Но Андреас все равно решил позвонить.

Конечно же, в маленьком полицейском участке на холме над бухтой никто не ответил.

Молоденькая девушка не сводила глаз с безмятежного голубого моря, на фоне которого рваные алые языки пламени и черный дым казались большой кляксой на картине.

— Не верю, — повторяла она снова и снова. — Вчера он учил нас танцевать на этом самом катере, назвал его в честь своей мамы.

— Манос… это его судно, не так ли? — спросил юноша в очках. — Я тоже был на этом катере.

— Да, это Манос, — мрачно произнес Андреас.

Этот балбес Манос, как всегда, на перегруженном туристами катере, без приличной обслуги, но заливавший в пассажиров алкоголь и пытавшийся приготовить кебабы на допотопной газовой плите. Но никто в деревне никогда ему ничего такого не высказывал. У Маноса на острове была семья. Теперь они все вместе, там внизу, в гавани, ждут известий.

— Вы с ним знакомы? — спросил высокий американец с биноклем.

— Да, конечно, мы все тут друг друга знаем. — Андреас вытер салфеткой глаза.

Они стояли, в оцепенении глядя на лодки вдали, с которых пытались погасить огонь, на людей, барахтавшихся в воде в надежде, что их подберут на борт других небольших судов.

Американец давал бинокль всем, кому хотелось разглядеть поближе. Люди были — так растеряны и потрясены происходящим, что онемели от своей беспомощности: слишком далеко, чтобы успеть спасти тонущих в этом безмятежном, прекрасном голубом море.

Андреас знал, что надо бы как-то обслужить их, но сейчас все казалось таким неуместным. Он не мог не смотреть на то, что осталось от Маноса и его катера, и не мог оставить растерявшихся туристов, которые отправились сюда в надежде на счастливое путешествие. Было бы чересчур приставать к ним с рассказами о фаршированных виноградных листьях, рассаживая их за столы, которые для них приготовил.