1
Сегодня, как, впрочем, и вчера, и позавчера, Эмили никуда не спешила. Прошла неделя после смерти отца, и Эмили еще не пришла в себя окончательно. Она жила словно в каком-то ступоре, подолгу спала — то ли отсыпалась за все годы, проведенные у постели больного отца, то ли потому что сон приносил облегчение, позволяя забыть о том, что отныне она сирота, одна-одинешенька на всем белом свете.
Одна-одинешенька, без работы, без средств к существованию и — в ближайшей перспективе — бездомная. Потому что сейчас у Эмили есть хоть крыша над головой — ее покойный отец был викарием, и, хотя давно уже из-за прогрессирующего склероза не мог служить и ушел на покой, епископ разрешил ему оставаться в этом домике при церкви. Новый викарий ездил из соседней деревушки и прекрасно относился к Эмили. Возможно, он и не претендовал на полагающуюся ему служебную площадь, но гордая Эмили не хотела причинять кому бы то ни было даже малейшего неудобства.
Эмили обвела глазами убогое жилище. Сколько она себя помнила, они с отцом едва сводили концы с концами. Скудный гардероб ее состоял из поношенных вещей, приобретенных в секонд хэнде, да и тех было кот наплакал. Это даже хорошо, попыталась подбодрить себя Эмили, что у меня мало скарба. Вряд ли мне удастся в ближайшее время найти работу, а по ночлежкам удобнее ходить с одним чемоданом. Возьму еще пару книг, папину Библию и распятие.
В дверь постучали, и Эмили, нехотя встав, пошла открывать.
На пороге стояла Томасина — розовощекая девчушка, дочка соседки, которая дружила с Эмили и которой единственной удавалось, не вызывая у дочки викария подозрений, подкармливать гордячку.
— Здравствуй, Эмили! — вежливо поздоровалась Томасина. — Мама просила передать, что звонил мистер Робинсон и просил тебя зайти сегодня к нему в офис часа в два пополудни.
— Спасибо, Томасина. Я очень признательна тебе и твоей маме.
— Эмили, мама еще просила передать, что просит тебя зайти вечером. Она готовит какое-то сложное блюдо и хочет, чтобы ты, как всегда, попробовала — ты ведь знаешь, что у нее нарушены вкусовые реп… рек…
— Рецепторы, — подсказала Эмили. — Скажи маме, что я обязательно зайду к ней, когда вернусь от мистера Робинсона.
Когда Томасина, чинно распрощавшись, ушла, Эмили вернулась в продавленное кресло и стала размышлять, зачем понадобилась нотариусу, дружившему с отцом и ведшему его дела.
А вдруг мистер Робинсон нашел мне работу? — с надеждой подумала Эмили.
Скрывшись в темноте оркестровой ложи, Манфредо мрачно разглядывал разношерстную толпу полупьяных гостей. День рождения жены его младшего брата был в самом разгаре.
Черт возьми! Того и гляди, Сальваторе и Клементина обзаведутся потомством, и тогда… прости-прощай, наследство! — думал Манфредо, рыская взглядом по зале в поисках развеселого братца. Я должен, должен жениться!
Но даже сама мысль о предстоящей пытке браком нагоняла на него смертельную тоску. Манфредо до боли прикусил нижнюю губу и с сожалением оглядел роскошные владения семьи д'Ареззо, в которых теперь хозяйничал его младший брат.
Там, внизу, вовсю веселились гости. Разряженные, словно уличные девки, женщины, не жалея искусно выложенного паркета редких пород деревьев, лихо отстукивали дробь своими острыми каблуками, а их пошатывающиеся кавалеры неверно курсировали меж столиков с горячительными напитками. Те, кто был еще в состоянии что-либо видеть, тщетно пытались приобщиться к прекрасному. Пыхтя сигарами, они с видом знатоков чинно расхаживали между изящными мраморными скульптурами, стирая жирными пальцами вековую пыль с бесценных произведений античных мастеров.
Как ни странно, Сальваторе, младший брат Манфредо, всегда, когда дело касалось бизнеса, молчаливый и застенчивый, мгновенно преображался в окружении себе подобных прожигателей жизни. Его несмолкающая болтовня и дикий хохот то и дело доносились из разных уголков залы. Жены Сальваторе, как ни странно, рядом не было.
А, вот ты где! — усмехнулся про себя Манфредо, не без труда отыскав свою родственницу в одной из укромных ниш бальной залы. Она обнималась там с каким-то пьяным толстяком.
Скучающее выражение редко появлялось на утонченном лице герцога Манфредо Франческо Витторио д'Ареззо. Окружающие привыкли видеть в нем человека светского, с прекрасным воспитанием и хорошими манерами. Герцог, как никто другой, умел искусно маскировать свои чувства.
— Нам, итальянцам, без эмоций и жизнь не мила, — говаривал его отец. — Но запомни раз и навсегда: умный итальянец никогда не выставит своих чувств напоказ!
Этой ночью Манфредо как никогда преуспел в искусстве натянутых улыбок и доброжелательных взглядов. Все-таки тридцать два года самодисциплины не прошли даром. Манфредо, словно дикий зверь, забился в угол и, проглатывая злобу, молча наблюдал за клоунадой, которую разыгрывал младший брат.
Поведение Сальваторе все больше выводило его из себя. Манфредо находил брата наглым и вульгарным. Даже сейчас, в присутствии жены, Сальваторе умудрился закрутить интрижку с какой-то дамой. Дама пришла с мужем, но это обстоятельство нимало не смущало Сальваторе, который уверенно массировал ей спину.
Да он что, решил превратить в бордель наш палаццо??! — вскипел Манфредо.
Ему вдруг вспомнилось, что, когда родился Сальваторе — беззащитный кроха с темненькими волосиками, — в его сердце разлилось целое море любви к нему. Манфредо оберегал и лелеял брата, считая божественным чудом таинство появления новой жизни. Жаль, что в четырехлетнем возрасте Манфредо даже не догадывался, с каким завидным постоянством по прошествии нескольких лет милый малыш станет отравлять существование своих близких.
Манфредо стиснул зубы и побледнел от гнева. Яд просочился и в его душу. Ненавидеть человека родной крови — последнее дело, но я никогда не забуду, что ты сделал с Карлой Фредерикой, думал он, сжимая и разжимая в бессильной злобе кулаки.
Только вчера Манфредо пытался вбить в пустую голову брата хоть немного здравого смысла. Сальваторе лишь рассмеялся ему в лицо.
— Я не дурак, чтоб корпеть день и ночь в твоем офисе! Жизнь дается один раз, и я хочу прожить ее так, чтобы было что вспомнить на старости лет.
— А! Ты, наверное, думаешь, деньги делаются сами собой?! — закричал Манфредо ему вслед, но брат лишь покрутил пальцем у виска и посильнее хлопнул дверью.
Пьяные гости тем временем с грохотом опрокинули старинный канделябр, оцарапав прозрачный лак паркетного пола. У Манфредо чуть сердце не разорвалось. Как старший наследник рода д'Ареззо, он чувствовал ответственность за фамильные реликвии.
А ведь после моей смерти все это перейдет к Сальваторе… Да здесь тогда камня на камне не останется! — в ужасе подумал он. Мне нужен наследник. Иначе — прощай вся эта красота. Надо, надо жениться, и чем скорее, тем лучше.
