Книга Преступно счастливая - Галина Владимировна Романова

— Какие у них там преступники все сговорчивые.

Александр Волков тихо рассмеялся и устроил подушку удобнее под головой. И тут же добавил еще тише:

— Или дураки… Что встречается, но не часто.

— Са-а-а-ша! — возмущенным шепотом откликнулась жена со своей половины кровати. — Выключи телевизор! Щас по башке получишь!

— Да погоди ты! Хочу досмотреть.

— Что там смотреть, ну что там смотреть?!

Жена со вздохом заворочалась. Перекатилась с бока на спину. Уставилась на экран, сонно моргая.

— Что ты смотришь? — Она широко зевнула. — Тебе этого на работе не хватает?

— На работе так не бывает, детка. — Волков кисло улыбнулся экрану. — Так колоть, с такой легкостью, даже идиотов не получается.

— Да ладно! У тебя и не получается? Не верю! — Она повернулась к нему, пододвинулась ближе, положила руку ему на грудь, погладила. — Ты же у меня умнейший в городе сыщик, Волков. Все это знают. Начальство ценит, бандиты боятся. Ты авторитетный малый у меня, Волков.

И жена звонко приложилась губами к его плечу.

— Ага, авторитетный. — Он нашел ее ладошку, поцеловал. — Сейчас мой авторитет несколько поблек, дорогая.

— Чего это? — пробормотала она невнятно, она почти спала.

— Сейчас преступник стал таким изворотливым, таким изобретательным, что… Лично у меня мыслить, как он, не всегда получается. И это худо.

Жена не ответила. Она уснула.

— И это худо, — повторил для себя Волков, нащупал на прикроватной тумбочке пульт, выключил телевизор.

В спальне стало очень тихо. С улицы сквозь наглухо закрытые окна не проникало ни звука. Это было его требование. Спать он желал в абсолютной тишине. Звуки заполняли его жизнь с раннего утра. И раздражали.

Резкий визг микроволновой печи. Сердитое фырканье кофейной машины. Шум льющейся воды в душе. Громкое хлопанье дверей — семья просыпалась. Смех, крики детей. Возмущенные возгласы жены Анны, когда кто-то опаздывал. Потом они все уходили, и наступала относительная тишина. Если не считать звуков проснувшегося города за окнами, гудения лифта в подъезде, лая собак во дворе, то становилось относительно тихо.

И тогда Волков замирал. Сидел, не двигаясь. Смотрел на остывающий перед ним в тарелках завтрак. На недовольно ежившуюся молочную пенку в кофейной чашке. И не двигался. Он любил тишину. Она всегда бывала ему в помощь. Так легче думалось.

А подумать ему было над чем.

Он не знал, что станет докладывать сегодня на утреннем совещании по последнему несчастному случаю, который он неосторожно отнес к разряду криминальных.

— Ну, считаешь, что это не несчастный случай, работай, Волков, работай, — нехотя кивнул полковник Грибов. И тут же погрозил пальцем. — Полагаюсь только на твою интуицию, Саш. Пока наверх сообщать ничего не стану. Но у тебя только два дня, ты это понимаешь, так?

Волков тоже кивнул. Он понимал. Он не понимал другого: как можно было заставить крепкую, не старую еще женщину принять лошадиную дозу снотворного, а потом влезть в ванну, полную воды. Как?!

Эксперты не обнаружили ни единого следа присутствия посторонних лиц в квартире. Не было совершенно никаких насильственных действий. То есть никто не заставлял ее принимать пилюли, не держал за горло, не разжимал ей рта. Никто не подталкивал в спину и не помогал влезать в ванну. Никто не дергал и не держал ее за щиколотки, чтобы ее лицо погрузилось в воду и женщина захлебнулась. Ни синяка, ни ссадины, ничего!

Но тем не менее он был уверен, что это убийство.

— Откуда такая уверенность, майор Волков? — лениво улыбался его коллега Сергей Геннадьевич Гришин. — Все же ясно, без дураков, чего велосипед изобретать?

— Я ничего не изобретаю, — недовольно морщился Волков. — Я пытаюсь докопаться до истины.

— О! Я помню! Истина для нас всего дороже!

Узкие глаза Гришина тут же превращались в щелки. И из этих щелей в сторону Волкова обычно поддувало холодом. А может, он ошибался? Может, Гришин просто издевался? Или шутил? Но все время с чего-то Волкову казалось, что коллега его тайно ненавидит. Или завидует? Оттого, наверное, и не вышло у них дружбы. И еще оттого, что Гришин попытался приударить однажды за его женой. И Волков ему чуть в зубы не дал. Даже не ожидал от себя. Не ожидал, что способен на такую ревность. Чувство оказалось новым, необжитым, очень сильным и опасным. И еще неконтролируемым. А Волков привык к тому, что всегда себя контролировал. Всегда!

Видимо, и поэтому еще Гришин не пополнил ряды его друзей. Еще и поэтому…

Все сегодня пошло так, как он и ожидал. Дело пришлось закрыть за отсутствием состава преступления. Он даже спорить не стал. Доказательств нет.

— Ты же понимаешь, майор. — Грибов после совещания беспомощно развел руками. — Дело безнадежно. Станет висеть.

— Понимаю.

— Вот и я понимаю.

Грибов встал с места. Прошелся по кабинету от своего рабочего кресла до окна, потом обратно и снова к окну. Потюкал пальцем по стеклу:

— Скоро весна, Саша. Хорошо.

— Да, — вежливо поддакнул Волков. — Но мы же с вами понимаем, товарищ полковник, что это убийство.

— Возможно, ты прав, — осторожно отозвался Грибов после минутной паузы, покосился на подчиненного. — Возможно, ты и прав. Но наша с тобой уверенность ничего не стоит без доказательной базы.

— Так точно, — кисло улыбнулся Волков.

— Не нашлось ни одного человека, который бы указал нам на мотив, достаточный для того, чтобы желать этой даме смерти. Ни одного мотива, майор! — И Грибов стукнул по стеклу уже настойчивее. — Она давно оформила квартиру на свою племянницу. Племянница обеспечена выше некуда, и теткина квартира ей совершенно не нужна. Сама потерпевшая давно на пенсии.

— Так точно.

Это Ветров сам проверил. И уверен был на сто процентов, что племянница не убивала свою тетку.

— К тому же племянница эта сама сомневается в том, что произошедшее — несчастный случай, не так ли?

— Так точно, товарищ полковник. Она утверждает, что ее тетя никогда не принимала сильнодействующее снотворное. Его у нее даже не было в аптечке. Она обладала отменным здоровьем.

— Да, да, помню, спала, как лошадь, и без снотворного! — фыркнул Грибов, вспомнив эпатажную племянницу.

Та явилась в отделение полиции в невероятно узких джинсах, это при ее-то девяноста килограммах. В сапогах со шпорами, которыми она цеплялась за ножки стула, на котором сидела перед Волковым. Ее странно накрашенные глаза без конца удивленно на него таращились. А яркие губы постоянно кривились от недоверия по поводу версии о самоубийстве.