Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
1. Опалиха. Июнь 2005 г.
Cynomyia mortuorumИ шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка!!! Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…
Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…
– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…
И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…
Он вернулся, но нашел Сашку – рыжую, растрепанную, с потемневшими от ужаса глазами, – да не одну, а с какой-то девицей, закутанной в павловопосадский синий узорчатый платок. Сашка на ухо ему сказала, что девицу зовут Катей, что она появилась сразу после того, как он уехал, что она видела, как он уехал, потому и постучала в светящееся окно. Сказала, что ее завез в лес мужчина, от которого она убежала, что он ее чуть не изнасиловал, Катя в шоке, ей было так плохо, что Сашка, зареванная, оттого что ее бросили, решила угоститься коньячком, но потом вспомнила про водку, которая легче пьется, а водку грех закусывать трюфелями, она вышла из дома, пошла в другой конец двора, в погреб, за солеными огурчиками, распахнула дверь, показалось, что дурно пахнет, включила свет, открыла люк и начала спускаться… «Чувствую, наступила на что-то мягкое… А в нос такой запах ударил… про все забыла, даже про тебя, ирод… Труп там, понимаешь? Разложившийся… Не веришь, сам посмотри…»
И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…
2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев
Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.
Исабель, если ее обмакнуть в блестящую терракоту, была бы настоящим произведением искусства: стройна, грациозна, с копной черных кудрей… Но ее ослепительно белая кожа всегда казалась Бантышеву неестественной, неживой, покрытой слоем тонкой матовой пудры. Ни морщинки, ни пигментного пятнышка, ни складочки, вся налитая, идеальная.
Десятое сентября, поминальный обед. Бантышев рано утром съездил вместе с дочерью на кладбище, отвез букет цветов на могилу жены, а когда вернулся, понял, что опоздал, что на кухне уже клубились какие-то праздничные пряные ароматы, а на столе, в самом центре, уже устроилась супница с ледяным красным гаспаччо, рядом – хлебница с еще теплыми и издающими чесночное благоухание крутонами, а на плите в кухне в большой кастрюле булькала чапфайня… Исабель, нарядная, в пышном зеленом платье, словно поджидала гостей, а не готовила поминальный обед. Для нее смерть Ирины, по-видимому, явилась настоящим праздником, ведь теперь им не приходилось прятаться, и она поменяла статус любовницы тюфяка Бантышева на его невесту, почти жену, и мало того, что поселилась в их огромной, доставшейся Бантышеву еще от родителей квартире, так еще и собиралась расширить ее за счет соседней квартиры, которую ему, Бантышеву, предлагалось выкупить… Исабель знала, что у него есть деньги, а потому уже почти два месяца вела переговоры с постоянно ссорившимися, находящимися на грани развода соседями, предлагая им, змеища, продать свою квартиру в престижном доме и разъехаться в разные стороны, купив себе жилье поскромнее, поменьше и подальше друг от друга… Бантышеву же хватало и той площади, которую он имел, и он не отказывал Исабель лишь по одной-единственной причине: не осложнять себе жизнь, не провоцировать эту испанку с кукольным личиком на скандал, шум, истерики… Он понимал, как тяжело Кате и без того выносить чужую тетку в доме. Удивительно, как она вообще дала согласие на то, чтобы отец так скоро соединился с чужой для нее женщиной. Скорее всего, она просто не соображала, когда соглашалась, или же ей было все равно…
После кладбища, вне себя от ярости, он мыл руки в ванной, подбирая про себя слова, которые он сейчас обрушит на красивую голову Исабель, собираясь высказать ей все – и по поводу ледяного томатного супа, и ненавистной ему тушеной печени, всего того, без чего не обходилась его ненастоящая и какая-то бутафорская испанка украинского происхождения. Ведь он просил ее приготовить традиционный русский поминальный обед, а не испанский: русские щи, кутью и гречку с мясом, а еще компот с бисквитом. И тут дверь ванной комнаты отворилась, Исабель скользнула внутрь, заперлась и обняла Бантышева сзади, прижала к себе, задышала горячо в затылок, мурлыча любовные слова, среди которых отчетливо проступило: соплильос…
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
