СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ
Голливуд — город выдумщиков. И люди, собравшиеся в нём, делают это профессионально, зарабатывая этим ремеслом на жизнь. Беда в том, что их истории не остаются по ту сторону киноэкранов, а кочуют по жизни вместе с теми, кто считает себя звёздами экранных выдумок. Даже несмотря на то, что эта книга поведает читателю больше, чем он, возможно, сам хотел бы узнать о Голливуде 70-х годов, я не льщу себя надеждой, что докопался до «истины». Проделав долгий и извилистый путь, я в очередной раз поражаюсь мудрости старого изречения: «Чем больше я узнаю, тем больше убеждаюсь, что ничего не знаю». В особенности это касается Голливуда, в котором при всём обилии меморандумов и контрактов, пылящихся на полках университетских библиотек, мало что доверяется бумаге. Восстанавливая картину событий, происходивших здесь 20 — 30 лет назад, приходится полагаться на память. Но времени прошло порядочно, да и память уже не та — спиртное с наркотиками постарались.
В городе, где урвать для себя строку в титрах значит творчески выразиться, заявить — память своекорыстна, всё равно, что определить место восхода солнца на востоке, а заката — на западе. Провалы в памяти — это защитный механизм, что позволяет людям по утрам отправляться на работу и закрывает глаза на непозволительное поведение, что здесь — в порядке вещей. Как выразился режиссёр Пол Шрэдер, «в нашем бизнесе память должна быть избирательной, иначе туго придётся». Воистину, «Расёмон» Куросавы остаётся одним из самых правдивых фильмов о кино и людях, что его делают.
Счастлив тот хроникёр, кто не затеряется в лабиринте бесчисленных воспоминаний, и, обнаружив в этом повествовании массу сенсационных и эксцентричных деталей, не сомневайтесь — это только верхушка айсберга. Вечно ускользающая «правда» — ещё причудливее.
Многие, очень многие обитатели Голливуда хотели увидеть изданным рассказ о 70-х годах XX столетия. Как выразился продюсер Гарри Гиттес: «Хочу, чтобы дети знали, что я сделал». Это были лучшие годы их жизни. Годы, когда они создавали свои лучшие работы. Они щедро делились со мной своим временем, с готовностью откликались и делали нужные звонки, устраивая всё новые и новые интервью. Они знают себе цену и я благодарен им за помощь.
Хочу поблагодарить за щедрую помощь и поддержку всех нынешних и прежних сотрудников журнала «Премьера», где я с удовольствием работал, готовя эту книгу к печати. Особые слова благодарности я адресую основателю и главному редактору журнала Сьюзан Лайн, предоставившей мне полную свободу действий, и Крису Коннелли, благодаря которому я осознал значимость такого издания, как «Нэшнл инкуайрер». Благодарю Кори Браун, Нэнси Гриффин, Синди Стиверс, Рэчел Абрамовитц, Терри Мински, Дебору Пайнс, Кристена О’Нила, Брюса Бибби, Джона Кларка, Марка Малкина, Шона Смита и нынешнего редактора Джима Мейгиса. Многие другие люди помогали мне в поисках нужной информации и сверке транскрипции, среди них — Джон Хаусли, Джош Роттенберг и Сюзанна Сонненберг.
Майкл Гилтц проверял фактологический корпус книги, а Натали Голдштейн подбирала фотографии. Сара Берштел, Рон Йеркс, Джон Ричардсон, Говард Карен и Сьюзан Лайн прочитали и помогли отредактировать рукопись. В этой связи, я хочу особо поблагодарить Лайзу Чейз и Сьюзи Линфилд. Джордж Ходжман помог книге в период её подготовки в издательстве «Саймон энд Шустер»; своё благословение дала Элис Мэйхью, а Боб Бендер и его помощница Джоханна Ли помогли работе увидеть свет. На всём тернистом пути написания и редактирования я ощущал направляющую руку моего агента Криса Дала.
И, наконец, я хочу сказать спасибо жене Элизабет Хесс и дочери Кейт за их невероятное терпение и поддержку.
Вступление: Достучаться до небес
«Друзья говорили, что 70-е — последний «Золотой век».
— Откуда вам знать? — удивлялся я.
— Вам повезло — столько великих режиссёров, столько фильмов, ведь у вас были Олтмен, Коппола, Спилберг, Лукас…»
Мартин Скорсезе
9 февраля 1971 года, 6 часов 1 минута. Пробивая светом фар предрассветную дымку, редкие авто выруливают на скоростные трассы, а заспанные обитатели пригородов, потягивая утренний кофе, слушают новости. Прогноз обещает двадцать с небольшим градусов тепла. В «деле Мэнсона» зачитывают обвинительную часть и в предвкушении приговора жители Лос-Анджелеса потирают руки. Неожиданно земля затряслась. Не как прежде, волнами, а резко и коротко — вверх-вниз. Частота и амплитуда толчков приводили в ужас, а длительность наводила на мысль, что кошмар продлится вечно. Многим тогда землетрясение в 6,5 баллов показалось мощнейшим. Позже девчонки из «семьи Мэнсона» будут заявлять, что сам Чарли послал его грешникам, что терзали его в застенке.
В Бербанке Мартина Скорсезе подземным толчком выбросило из кровати. Он только что получил настоящую работу — монтаж на студии «Уорнер бразерс» и на неделю раньше срока приехал из Нью-Йорка. Остановился в мотеле «Толука», напротив комплекса студии. «Просматривая» во сне какие-то редкие книги и услышав гул, он решил, что едет в подземке. «Вскочив на ноги, я бросился к окну, — вспоминает режиссёр. — На улице всё ходило ходуном; молнии чертили по небу узоры, перехлёстывались и искрили провода падавших телеграфных столбов. От страха я потерял голову и решил, что пора валить отсюда. Пока натянул ковбойские сапоги, взял деньги и ключ от комнаты, всё стихло. В ближайшей забегаловке «Медный Пенни» я пил кофе, когда здорово тряхануло ещё раз. Я бросился, было, бежать, а парень за соседним столом спросил:
— И куда, интересно, ты собрался?
— Ты прав, я — застрял, — сообразив, что к чему, ответил я». Скорсезе бежать было некуда. В Голливуд его привела мечта, и если путь оказался труднее, чем он рассчитывал, оставалось принять всё, как есть, или возвращаться в Нью-Йорк — клепать рекламы ширпотреба, жить со старыми соседями, кушать канноли и свыкнуться с мыслью, что не дорос до настоящего кино.
Пыль осела, земля успокоилась, забрав с собой 65 несчастных душ. Героев этой книги среди них не оказалось. Свои раны они нанесут себе сами.
* * *
Землетрясение 1971 года в нашем повествовании — не более чем красивая метафора, призванная оттенить и приукрасить описываемые события, чем, в общем-то, всегда и занимался Голливуд. Настоящее потрясение — культурологическое, расшатавшее индустрию кино, началось за десятилетие до него, хотя, как и геологическое, сопровождалось подвижками почвы под основанием студий, круша ещё и реалии холодной войны — вселенский страх перед Советским Союзом, паранойю «красной угрозы», опасность ядерной бомбы, освобождая новое поколение кинематографистов от оков ледяного панциря конформизма 50-х годов. За ним последовала целая серия вроде не связанных между собой «толчков» — движение за гражданские права, «Битлз», пилюли, Вьетнам и наркотики. Все эти явления вместе ощутимо встряхнули студии, а потом обрушили на них сокрушающую всё на своём пути демографическую волну, созданную послевоенным бумом рождаемости.
