I
СССР, Москва,
8 сентября 1962 года
В парке имени Горького на лавочке под шелестящими ивами сидели двое – красивая молодая женщина в синем шелковом платье и коренастый лысеющий мужчина лет сорока пяти в легком летнем костюме от «Большевички».
Солнце лениво валилось к горизонту, и река за гранитной кромкой набережной уже заискрилась золотыми вечерними бликами. Неподалеку на танцплощадке оркестр играл вальс. Воскресенье, единственный выходной на неделе, заканчивалось – и о необходимости возвращаться завтра с утра на работу думать не хотелось.
– Ты не голодна, Томочка? – спросил мужчина, складывая газету в карман.
Женщина повернулась к нему, с улыбкой покачала головой. Ее темные волосы были уложены в замысловатую прическу, над губой темнела родинка.
– Знаешь, Миша, с каким удовольствием я бы осталась тут с тобой, на лавочке в парке, насовсем. Глядеть на воду, на птиц, держать тебя за руку, слушать шелест ветра… Никуда не рваться, ничего не желать…
– А я бы с удовольствием перекусил сейчас, – крякнул Миша и завертел головой в поисках кафе. В конце аллеи прохаживались пары. В той стороне, на площади, крутились аттракционы, звучала музыка, лилась рекой жизнь. Тамара звонко рассмеялась, провела рукой по розовой круглой щеке своего спутника.
– Мне просто хорошо с тобой, понимаешь?
– Я люблю тебя, Томочка, – сипло сообщил Миша в ответ на ухо женщине, – люблю до смерти. Но надо же иногда кушать. Хоть червячка в животе заморить.
– Что ж… я бы съела сейчас мороженое. – Тамара лениво потянулась, как угревшаяся на солнышке кошка.
– Эскимо, пломбир? – Миша уже был на ногах.
– Без разницы.
– А ужинать все равно поедем в «Прагу»! – крикнул он уже на ходу.
Тамара снова рассмеялась. Михаил любил жить на широкую ногу. Несколько раз в неделю они ужинали в ресторанах – и повсюду у мужа имелись связи, столик в резерве и спецобслуживание. Они были женаты четыре года и каждое лето выезжали в лучшие здравницы Абхазии, Сочи и Крыма. Михаил никогда не отказывал жене ни в чем – и Тамара ценила это.
«Вот бы автомобиль, – соскальзывая в дрему, успела подумать женщина. – День рождения у меня в декабре… интересно, купит или нет? Придется учиться водить. Пустяки, научусь…»
Она вздрогнула, открыла глаза – и зажмурилась от яркого света. Солнце успело коснуться крыши многоэтажного жилого дома за Москвой-рекой и теперь светило прямо в лицо.
– Миша?
На аллее было малолюдно. Тамара нашла в сумочке часы: двадцать пять минут восьмого. «Когда мы присели отдохнуть на лавку, стрелки показывали почти семь. Мы немного поболтали, затем Мишка пошел за мороженым, а я, должно быть, уснула. Где же он так долго?..»
Тамара нерешительно зашагала в сторону танцплощадки.
«Я дремала минут пятнадцать или двадцать… разве возможно столько простоять в очереди за мороженым?»
Она обошла площадь, вглядываясь в лица. На площади обнаружились сразу три киоска, торгующих мороженым, но у каждого собралось едва ли пять человек. Где же Мишу носит? Постой. Он, наверное, сейчас вернулся к лавке, принес эскимо – а там никого. Тамара поспешила обратно на аллею… но скамейка была пуста. Несколько желтых листьев лежали на истертом деревянном сиденье, выкрашенном облупившейся белой краской.
– Что-то случилось, дочка? – участливо спросила пожилая женщина в красной косынке.
– Да ничего, собственно, – дрогнувшим голосом проговорила Тамара, – хотя, постойте… вы не видели тут только что мужчину в костюме и с мороженым? Газета в кармане, галстук такой серенький.
– Серенький? С мороженым? Нет, не видала.
– Ох… извините, пожалуйста, за беспокойство.
– Ничего, ничего.
Вот глупо-то как вышло. Потерялась, словно первоклашка какая-нибудь.
Тамара вернулась на площадь с аттракционами. Здесь все куда-то спешили или толкались в очередях. Девушки в босоножках и легких платьях, мальчишки с горящими щеками, белозубые студенты в массивных очках, рабочая молодежь, военные в блеске медалей – людской водоворот гремел взрывами смеха, испускал облака едкого папиросного дыма, и где-то хором пели «Я люблю тебя, жизнь», невпопад жарила плясовую гармошка, и громко звали какого-то Борьку. Стайка фабричных девчонок в очереди к тележке «Мосводторга» с любопытством смотрела на Тамару.
– Смотри, платье какое, шик. Артистка, должно быть… а бледная-то, страсть…
Чувствуя себя брошенной и беззащитной, Тамара отошла в сторону. У билетной кассы «комнаты смеха» покачивался с пятки на мысок постовой в белой фуражке; он с влажным интересом разглядывал длинные ноги нашей героини, шевеля пепельными усами.
– Скажите, пожалуйста, товарищ, – набравшись смелости, обратилась к усачу Тамара, – вы не видели тут моего мужа?
Она как могла описала внешность Миши.
– Тут, гражданочка, таких мужей, – постовой зевнул, – по миллиону в час шастает. Всех не упомнишь.
– Может быть, нужно сделать объявление через громкоговоритель? Сказать, что я жду его здесь.
– Это вам к администратору. Да только он как пить дать уже домой сбежал.
– Что же мне делать?
– Зачем же что-то делать? – удивленно поднялись под фуражкой усы. – Он у вас, чай, не мальчик, сам найдет дорогу до дома. Езжайте и вы, там и встретитесь.
Тамара послушно зашагала к выходу из парка. В легком оцепенении прошла гудящий клаксонами автомобилей Крымский мост и оказалась в вестибюле метро. С трудом нашарила в сумке пятачок (все деньги остались у мужа), уронила его в аппарат и спустилась по эскалатору под землю. «Разумеется, Миша уже поджидает меня дома, – подумала она. – Иначе и быть не может. Если бы с ним что-то случилось в парке, это привлекло бы внимание милиционера. Господи, я ведь всего-то десять минут не видела его, и вот…» Вагон громыхал и раскачивался на ходу, проносясь через тускло подсвеченную черноту тоннеля. Вокруг было множество людей, веселых, шумных и симпатичных, – но женщина вдруг остро ощутила одиночество.
Она вышла на «Кировской» и по улице Кирова почти бегом направилась к дому. Каблучки туфель глухо и часто стучали по асфальту. На крышах весело чирикали воробьи. «Конечно, Миша уже дома, – уверенно подумала она, – домчался, наверное, на такси. Сейчас я войду и попрошу у него прощения за свою глупость. А потом мы поедем в ресторан».
