Несколько часов назад мне исполнилось семнадцать лет. А сейчас я готов к встрече со смертью. Никчемная, полная унижений, перенасыщенная моральной и физической болью рабская жизнь остается за моей спиной. С каждым последним шагом ужас рвет мои внутренности, с каждым движением мою бренную оболочку сотрясает страх, пытающийся вырвать из-под моего отчаянного контроля безвольное тело. Никогда еще в своей жизни я не был так уверен в собственной смерти. Все мое сознание затопила волна убежденности в приближающейся гибели. Но в то же время откуда-то из глубины моих детских воспоминаний старается встать с колен, пытается расправить плечи маленький, но гордый и несгибаемый мальчик, который, как мне казалось, давно растворился под обвалами человеческой ненависти, оскорблений и несправедливости. Оказывается, он жив! И по спине пробегают мурашки от осознания, что этот мальчик хочет вырваться из рабства путем собственной, но на этот раз окончательной смерти.
Последние двенадцать лет жизни меня медленно и уверенно превращали в раба. Надо мной частенько издевались и обижали. Меня сделали соучастником нескольких жестоких убийств. Мое тело лишили романтики первого поцелуя, извратили радость нормальных сексуальных отношений. Пережитый мною позор тщательно зафиксировали на видеокамеры и неоднократно использовали при дальнейшем шантаже, заставляя помалкивать о некоторых глумлениях. Во всей вселенной нет даже единственного существа, которое бы меня любило, уважало или хотя бы пожалело. Нет, вру! Иногда меня жалели, но лучше бы этого не делали! Потому что всегда это мне приносило лишь дополнительные унижения и горькие страдания. Вот как сегодня: за проявленную ко мне посторонними парнями жалость мои мучители меня жестоко избили, пообещали изуверски надругаться и вышвырнули на улицу со словами: «Твое место в сарае, Подошва!»
И вот я здесь. Осталось сделать еще два шага и обрести свободу с помощью смерти. Легко? Нет! Невероятно трудно! Я уже буквально содрогаюсь в конвульсиях леденящего ужаса. Но оживший во мне свободолюбивый ребенок со скрипом двигает моими конечностями и безудержно ведет к гибели. Левая рука ногтями впивается в кору толстенного дерева, в правой дергается чудом удерживаемый фонарь. Еще один шаг! А перед мысленным взором скачками проносится вся моя короткая жизнь. Неужели такое и в самом деле случается с каждым человеком перед его смертью? Но если они погибают, то как и кому потом могут рассказать о своих переживаниях? А рассказать мне есть что. Жаль только, что уже некогда и некому.
И все равно, сознание, совершенно непроизвольно от моего желания, само себя окатывает волнами многолетних воспоминаний.
Глава перваяВоспоминания детства
Любое совпадение с жуткой реальностью воспринимать как случайность и считать юмором.
От автора
Если уже вспоминать свою несчастную жизнь, то следует это делать именно с пятилетнего возраста. С тех самых детских, казалось бы, невинных шалостей, которые повлекли за собой основные кардинальные изменения в моей судьбе. А может, и не они повлекли, а именно та безрассудная свобода, которую мне даровали недальновидные, плохо постигающие истинные реалии родители. Но осознание своего падения, осознание моих первых шагов на пути к рабству, навязанному лучшими подругами, начинается именно оттуда, с пятилетнего возраста.
Сколько себя помню, при любом удобном случае мои ветреные родители старались меня отправить на максимально больший по возможности срок в деревню Лаповка. Для этой цели отец не ленился трястись четыре часа в одну сторону на своем произведенном в Тольятти рыдване, отвозя на малую родину, и там меня лично сдавать на руки его родной матери. Бабушка Марфа во мне души не чаяла, я ей отвечал полной взаимностью, и, пожалуй, это больше всего скрашивало мое пребывание в этом прекрасном, но жутко диком, отдаленном от цивилизации и заброшенном месте. В малолетнем возрасте меня никогда особо не манили заливные луга, густой лес или скалистые гряды, протянувшиеся меж холмов и упирающиеся в нашу Лаповку. Скорее, с уверенностью могу заявить о себе как о человеке сугубо городском, приемлющем только удобства урбанизации, не отрицающем гул городского транспорта и с особым удовольствием бродящем по многолюдным, чаще даже запруженным народом улицам. Причем с таким удовольствием бродящем, что уже в юношеские годы любил порой просто «потеряться» в толпе и бездумно брести вместе с ней куда попало. Полностью при этом доверяя слепой судьбе и спонтанному провидению.
Но увы, родители никогда не спрашивали, где я хочу находиться, да и в родной городской квартире они меня одного оставить не могли, почему-то упорно считая, что ребенок должен быть обязательно под чьим-то присмотром. Наивные! Оставь они меня хозяином собственного времени – судьба моя сложилась бы совсем по-иному. Ну а так…
Конечно, были и другие приятные моменты в нашей Лапе, или Лапушке, как мы любовно называли огромную деревню. Вернее, даже не деревню в обычном ее понимании, а эдакий д линный ряд хуторских хозяйств, протянувшихся от шоссейной дороги, могущей фигурально сравниться с наивысшим техническим чудом окрестностей, к чудом сохранившемуся тупику, окруженному лесом, лугами и уже упомянутыми выше холмами и скальными грядами. Причем дом моей бабушки находился в этом ряду индивидуальных хозяйств самым последним, потому что два строения на противоположной стороне широченной улицы практически всегда пустовали. Их еще до моего рождения выкупили какие-то столичные нувориши, да так и не придумали иного применения, как раз-два в год приехать дикой, многомашинной компанией для жарки нескольких ванн шашлычного мяса. Еще один, полуразвалившийся, домина стоял позади нашего ближнего огорода, но кто его истинные наследники, даже бабушка Марфа при своей жизни затруднялась вспомнить.
В общем, простора для детской компании, свежего воздуха и здоровой до отрыжки пищи хватало не только с лихвой, но и с переизбытком. Это было вторым положительным фактором, после наличия там любимой бабули. Третий фактор можно проскочить в упоминании бегло, потому что пользоваться им в Лаповке у меня практически возможности не было. А именно: отец, по специальности инженер-электронщик, исполнял мою любую прихоть в плане наличности всего, что связано с оргтехникой, радиоэлектроникой, телекоммуникациями и приборами далеко не бытового значения. И разрешал брать в дикую глушь все, что мне заблагорассудится. Мало того, он с каждой ходкой, как правило, привозил один-два, а то и три ящика списанных на заводе деталей и сгружал их или на безразмерный чердак, или в одно из помещений «многоквартирного» сарая.
Бабушка порой порывалась с ним ругаться, но отец только обезоруживающе улыбался и просил:
– Мамулька, чего ты шумишь? Ну пусть себе полежат, место есть, и кушать не просят.
И его любящая мать, укоризненно вздохнув, всегда отступала.
Я обожал все эти детали всего лишь чуть меньше любимой, родной бабушки. И могло бы показаться, что такому ребенку, как я, больше никакой радости в жизни и не понадобится: сиди себе копайся в горах добра, выискивай в справочниках нужные параметры и создавай какие хочешь произведения собственной технической фантазии.
