Книга Ниндзя в тени креста - Виталий Гладкий

Гоэмон стоял на вершине скалистого выступа над пропастью в стойке «цапли» – на левой ноге, правая, согнутая в колене. Внутри у него словно находились песочные часы, в нижний сосуд которых стекали тонкой струйкой крупные речные песчинки; он точно знал, что ему осталось продержаться в такой позе еще час… нет, уже на минуту меньше. Гоэмон отбывал наказание за проступок, и Учитель назначил ему это очень нелегкое и опасное испытание – он обязан был простоять на одной ноге у кромки горного ущелья, на дне которой бушевал горный поток, ровно три часа. Мальчик, которому совсем недавно исполнилось двенадцать лет, должен был выполнить упражнение, которое и многим взрослым мастерам ниндзюцу[1]не показалось бы легким.

Он мог висеть над пропастью на руках, вцепившись за скальные выступы, несколько часов, однако в темноте Гоэмон не видел, как далеко ему придется лететь, если его подведут мышцы, и это обстоятельство успокаивало тревожные мысли. Мальчик в таких случаях представлял ситуацию обычным каждодневным занятием, разминкой для детей до семи лет. Ему совсем не было страшно, ведь его воображение рисовало в голове совсем другую картину – что до земли всего ничего, он держится за древесную ветку, а под деревом толстый и мягкий слой прошлогодней листвы. Тем не менее висеть Гоэмон должен был ровно столько, сколько прикажет Учитель, ведь за неисполнение упражнения его ждало наказание, а главное, насмешки других учеников школы ниндзюцу.

Долгое время находиться в стойке «цуруаси-дати» над бездонной пропастью под неумолчный рокот горного потока далеко внизу для двенадцатилетнего мальчика оказалось очень тяжелым испытанием. Физических сил ему вполне хватало, чтобы отстоять положенные три часа, но монотонный шум текущей воды, а в особенности радуга, образованная водяной пылью и повисшая над ущельем ближе к обеду, когда солнце наконец заглянуло в его темные и мрачные теснины, нарушали душевное равновесие мальчика, что начало сказываться на устойчивости. В какой-то момент, завороженный неумолчным грохотом горного потока и свечением водяных брызг, Гоэмон даже пошатнулся, и только потрясающая координация, которую вырабатывали в нем с колыбели, помогла ему удержаться на крохотной площадке над бездной. Тем не менее встать на обе ноги он даже не подумал; лучше умереть, чем ослушаться Учителя.

Прикусив нижнюю губу до крови, он попытался отвлечься от манящего зрелища радуги и перевел взгляд на поросшие лесом дальние горы. Ему стало легче, дыхание успокоилось, равновесие восстановилось (правда, не так, как раньше – мышцы ноги все еще дрожали от огромного напряжения), и мальчик попытался сосредоточиться на созерцании вершины самой высокой горы – Иидзака. Обычно она почти всегда была закрыта густым туманом, но сегодня небо очистилось до полной прозрачности, и острые глаза Гоэмона различали даже кривые деревца, сумевшие забраться на голые скалы.

Провинция Ига на острове Хондо[2], где располагался клан мальчика, благодаря своему рельефу и отсутствию дорог служила его соплеменникам надежным убежищем от всевластия сёгуна[3]. Практически по всей границе провинции тянулись высокие горы, которые ни один неприятель не мог преодолеть незаметно. Внутри гор, как в большой чаше, ютились деревеньки и раскинулись небольшие крестьянские наделы, разделенные пологими холмами или скальными хребтами, в которых были проделаны узкие проходы. Заниматься хозяйством в Ига трудно, так как земля здесь каменистая, зато на каждой небольшой равнине, затерянной между скалами, существовал свой клан. На севере провинции Ига горы были немного ниже; там находилась провинция Кога. Местные воины испокон веков славились отменной силой и боевым мастерством, поэтому в прежние времена из Ига и Кога набирались наемники в армию сёгуна.

Неожиданно неустойчивое равновесие мальчика снова было нарушено. Но на этот раз виною тому были не природные силы, а чувство опасности. Скала, на которой отбывал наказание Гоэмон, находилась в некотором отдалении от деревеньки, где жила его семья и где он мог надеяться на защиту старших. Но здесь приходилось рассчитывать только на себя. Конечно, вряд ли кто из чужаков, будучи в здравом уме, мог попытаться проникнуть на земли провинции Ига. Разве что разбойники, совсем пропащие люди, которых преследовали отряды сёгуна и которые не боялись никого и ничего – ни людей, ни злых духов.

Гоэмон был обучен кожей ощущать опасность. Конечно, не в такой мере, как взрослые синоби[4], но вполне достаточно для того, чтобы понять, что неподалеку от него находится чужак. День выдался практически безветренный, и воздушные потоки равномерно обволакивали обнаженный торс мальчика, словно одежда из тончайшего шелка. Но с левой стороны воздух вдруг уплотнился, что могло обозначать только одно: кто-то подкрадывается к Гоэмону. А вскоре он услышал и осторожные шаги. Кто-то шел по тропе, которая вела вдоль обрыва к деревне мальчика.

Для нетренированного уха походка чужака была бесшумной, но только не для юного синоби. Мало того, Гоэмон даже нарисовал в своем воображении человека, который приближался к нему. Сегодня тот ел на завтрак дикий мед, запах которого нельзя перебить ничем, был далеко не молод (где может остаться капелька меда? скорее всего, в бороде), но легок в ходу, что возбуждало тревогу, – в преклонном возрасте так могли передвигаться только хорошо тренированные мастера ниндзюцу.

Чтобы выработать у учеников школы «воинов-теней» (так японцы называли синоби) способность наблюдать за происходящим внутренним зрением, помощник Учителя усаживал их спиной к себе и время от времени ронял небольшую иголку на плоский камень. Через некоторое время в сознании Гоэмона появлялось ощущение, что он начинает видеть происходящее затылком, и даже мог предугадывать, когда именно иголка упадет.

Осторожным движением, незаметным со стороны, мальчик положил правую руку на футляр с сюрикенами[5], который находился в складках его набедренной повязки; он готов был в любой момент обрушить на чужака смертоносный дождь из остро заточенных клинков в виде звездочек. К своим двенадцати годам Гоэмон стал одним из лучших бойцов клана Хаттори по части обращения с сюрикенами. Они были его излюбленным оружием. Сюрикеном он мог сшибить даже стрижа на лету.