1
Петербург, октябрь 1825 года
Миновав Сенатскую площадь, щегольский фаэтон пронесся по Английской набережной и остановился у небольшого особнячка. Молодой гусар спрыгнул на мостовую и оглядел окна.
— Слава Богу, сестренка еще не спит, — облегченно выдохнул он и, предоставив экипаж заботам конюха, взбежал на крыльцо.
Шел двенадцатый час вечера, и хозяева особняка, князь и княгиня Вельские, как обычно в это время суток, были в гостях. Семнадцатилетнюю дочь Полину они оставили дома: по неписаному закону девушке не полагалось показываться в обществе до первого бала. Подготовка к долгожданному вступлению в светскую жизнь заполняла почти все время Полины.
В этот поздний час Полина была в своем кабинете — уютной комнатке, отделанной в светло-зеленых тонах. На стенах, между претенциозными романтическими пейзажами, висело несколько картин с дамами и кавалерами в средневековых нарядах. А в простенке между окнами помещалось вышитое изображение родового герба князей Вельских — собственноручная работа Полины, выполненная в аристократическом пансионе мадам де Самбрей.
Сама же Полина, в розовом шелковом пеньюаре и тюлевом ночном чепчике, сидела за письменным столом и старательно выводила буквы на широком листе бумаги. Девушка была так поглощена своим занятием, что не слышала ни шума экипажа, ни шагов в коридоре. Встрепенулась она, лишь когда дверь с распахнулась и в комнату ворвался ее брат Иван.
— Жан! — радостно воскликнула Полина, поворачиваясь на стуле. — Как ты сегодня рано, дорогой. Послушай-ка, что я тебе расскажу. Позавчера маменька купила на Невском французский перевод нового романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард». Я начинаю читать и обнаруживаю, что у графини Амелины де Круа такие же родовые цвета, как у нашей семьи! Голубой с серебром — просто чудо! Мне так понравилось, что я взяла…
Она бы долго говорила на свою любимую тему, да только Иван не был расположен слушать девичью болтовню.
— Черт возьми, Полетт! — раздраженно перебил он. — Какой Вальтер Скотт?! Какие Амелины?! Можно ли сейчас говорить о такой ерунде? У меня случилось такое ужасное, такое чудовищное несчастье, что я не знаю, как теперь жить. Я уничтожен, убит, опозорен! Да-да, моя дорогая, опозорен на веки вечные!
Сдернув с головы кивер с пышным султаном, Иван бросил его на диван, потом прошелся по комнате и остановился напротив сестры.
— Да что же такое случилось? — не на шутку встревожилась Полина. — Жан, не пугай меня. Что за несчастье? — Сейчас расскажу, Полетт, дай только в себя прийти… Агафон, трубку! — вдруг крикнул Иван, услышав за приоткрытой дверью покашливание камердинера. — Да смотри, мошенник, не вздумай мешать французский табак с малороссийским! Вообрази, Полетт, этот аферист в прошлый раз взял да и смешал табак. — Вельский негодующе передернул плечами. — Вроде бы как для экономии, а на самом деле для того, чтобы самому курить французский… А впрочем, теперь все равно, — обреченно закончил он, махнув рукой.
— Да что же стряслось?!
Выхватив у камердинера трубку, Иван глубоко затянулся и снова заходил по комнате.
— Ну, слушай. Сегодня, как обычно по вторникам, отправились мы со Свистуновым и Дуловым на балет. Фонтанж была восхитительна. Едва спектакль закончился, я беру букет — и прямиком к ней в гримерную. Ты знаешь, что я давно к ней неравнодушен. И до сегодняшнего вечера она принимала мои ухаживания весьма благосклонно. Да и в этот раз тоже. Едва я вошел, так и просияла. Быстро выпроваживает остальных поклонников, берет мой букет и начинает кокетничать. И вдруг, когда я уже решился поцеловать ее, дверь без всякого стука открывается и входит он.
— Кто?
— Граф Владимир Нелидов, из конногвардейского полка. Да он тебе все равно не знаком. Ну, стало быть, входит он в гримерную и нагло, бесцеремонно, подсаживается к Фонтанж и начинает с ней о чем-то шептаться. Причем ведет себя так, будто меня нет в комнате. Ну ладно, думаю, черт с тобой. Отхожу в сторонку и жду. Проходит пять минут, десять… У меня уже все кипит внутри, а они продолжают мило болтать. Наконец я не выдерживаю, подхожу к Нелидову и говорю: «Милостивый государь, не кажется ли вам, что вы здесь несколько загостились?»
— А он?
— Поднимает голову и смотрит на меня с таким удивлением, будто только заметил… Мерзавец! И говорит: «Простите, молодой человек, я забыл, что вы тут»… Нет, ты можешь представить?! А потом прибавляет: «Соблаговолите подождать еще, мы скоро закончим». Каково, а? Подождать, пока они закончат разговор! Нет уж, такого я стерпеть не мог. Подхожу ближе и, твердо глядя ему в глаза, говорю: «Сударь, а вам не приходит в голову, что вы испытываете мое терпение?» — «Отчего же?» — спрашивает. «А от того, — говорю, — что, во-первых, вы явились сюда без приглашения и помешали нам с мадемуазель Фонтанж, а во-вторых, потому, что вам давно пора убраться».
— Так и сказал: «Давно пора убраться?»
— Да, вот так прямо и сказал. Потому что мое терпение, Полетт, и в самом деле лопнуло!
— И что же он? Вспылил?
Иван раздраженно взмахнул трубкой:
— Если бы! Нет, этот наглец рассмеялся! А потом и говорит с издевкой: «Молодой человек, я восхищен вашей настойчивостью. Неужели вы не видите, что дама ждет, когда вы уйдете? Так нет же, вы продолжаете с упорством мозолить ей глаза. Это дурной тон». Ну, тут во мне все вскипело, и я вызвал его.
— Жан! — с испугом воскликнула Полина. — Так вы что, будете драться?
Лицо Ивана страдальчески исказилось.
— В том-то все и дело, что нет! Этот наглец… — он многозначительно помолчал, — не принял моего вызова.
— Как не принял?
— А вот так и не принял. Снисходительно покачал головой и сказал: «Нет, юноша, стреляться я с вами не стану. У вас вся жизнь впереди, и глупо загубить ее из-за пустяка». Вот так-то, Полетт. Он мне отказал! И что мне теперь делать? Ведь это позор, бесчестье! Если кто-нибудь узнает об этом, меня засмеют.
— Да, это ужасно, — согласилась Полина. — Ведь у тебя служба, карьера… В самом деле, Жан, не в отставку же тебе подавать!
— Не может быть и речи! Ну, теперь ты видишь, в какой переплет я угодил? — Иван посмотрел на сестру с отчаянием. — И все из-за кого? Из-за какого-то… Да что же он? Считает ниже своего достоинства дать мне удовлетворение? Тоже мне, важная птица! Я ничем не хуже!
— Ты прав, Жан, ты совершенно прав, — поддержала брата Полина. — Но что ты станешь делать?
Иван прошелся по комнате, несколько раз затянулся из трубки и снова посмотрел на сестру. Его взгляд был детски растерянным.
— Не знаю, — простонал он.
Глубоко вздохнув, Полина поправила сбившийся чепчик, встала и прошлась из угла в угол. Ее лицо было сосредоточенным и спокойным, и, глядя на неё, Иван начал понемногу успокаиваться. Он хорошо знал эту особенность сестры: в трудных обстоятельствах, когда все вокруг растерянны и беспомощны, брать дело в свои руки.
