1.
Избу заполняла спокойная теплая тишина. Уставшие за день звуки с трудом пробивались сквозь плотно прикрытые двери, теряли силу, остроту и объем. Но за окошком, затянутым бычьим пузырем, бушевала красавица южная ночь, купая в водопадах звездного света голос пробуждающегося леса. Трели сверчков стекали по густой траве к размеренно дышащему в скалах морю, смешивались с редкими вскриками ночных птиц, с тихим, но непрестанным шепотом ветра в густых ветвях. В Таврике лес никогда не бывает безмолвным – ни в редкую зимнюю стужу, ни в густой летний зной.
Микулка уселся за старый, надежный, грубо сколоченный стол, и язычок масляной лампы задрожал в его темных глазах. Желтое сияние высветило знакомые стены, укрытые пеленой полумрака, застарелую копоть, отбросило по углам ночные шорохи и лохматые тени. Дом по прежнему дышал спокойствием и уютом, радостно принял вернувшегося отрока, укутав позабытым за полный год странствий запахом оседлости. Может именно этот запах, остающийся в дальних закоулках памяти, придает витязям силы в бою? Наверно именно он разнит степняка-печенега с землепашцем-русичем. И если печенегу нужно прорываться вперед пока ноги держат, не жалеть сил для движения к новым пастбищам, то русич должен еще и вернуться. К жене, к ребятишкам малым, к родному порогу. Потому-то Боги и даровали русичу сил больше, чем десятерым печенегам.
Бычий пузырь оконца переливался багряными сполохами, отражая полыхавший возле избы костер, Микулка вынырнул из невеселых раздумий, расслышав ввалившийся снаружи богатырский хохот Витима. Тьфу ты… От такого не то что из раздумий вынырнуть можно – из портков выскочишь с непривычки.
Ладно… Сколько не думай, а решение принимать все одно придется. Пусть конь думает, у него башка огроменная, а человек славен делами. Сколько ни думай, а ежели не сумеешь мысль свою передать другим, научить, помочь, то в копейку цена таким мыслям. Микулка подхватил Кладенец, закинул за спину на кожаной перевязи и скрипнувшая дверь выпустила его под выгнутый купол ночного неба, до черноты вылизанный языками костра.
– Ну наконец-то! – пророкотал зычным басом слегка захмелевший Витим. – Чего ты бродишь как леший по лесу?
Лицо воеводы раскраснелось, заросшее короткой черной бородкой, а ворот широкой белой рубахи распахнулся навстречу теплому дыханию вечера.
Вокруг костра разместилась вся небольшая дружина – соратники, с которыми удалось остановить само Зло на ночном Перевале. Лениво развалился в траве Ратибор Теплый Ветер, возле него лежал огромный лук и колчан полный стрел. Охотский кафтан, не мало на своем веку повидавший, был аккуратно вычищен к Микулкиной свадьбе и теперь отливал густой синевой, сливаясь с ночью. Стрелок отрешенно жевал ломоть мяса и было видно, что это не первый кусок в этот вечер, но судя по уверенным движениям челюстей – далеко не последний. Рядом Волк, затянутый в грубую черную кожу, пощипывал струны заморской лютни, темное дерево пело словно живое, легко прилаживая музыку к словам новой песни, в ногах пристроился узкий меч, сверкающий железом небесного камня.
Сершхан, едва зажившими от колдовского огня руками, нанизывал ощипанных куропаток на вертел, изогнутая сарацинская сабля оттягивала пояс причудливо расшитого халата, но цвет глаз и светлые волосы безошибочно выдавали русича.
Только тут, в собственном доме, Микулка наконец хорошенько пригляделся к новым друзьям, до этого в кутерьме событий они мелькали рядом как бесплотные тени – даже возраст угадывался с трудом. Странные они… Будто душа каждого спрятана под незримым пологом, только у Волка порой вырывается на белый свет, когда поет свои дивные песни.
Но теперь видать многое… Видать глубокую жизненную усталость Витима, да он и старше всех, уж за тридцатую весну явно минуло. Видать молодую горячность Волка, пытающегося выглядеть старше, хотя едва двадцать третье лето встретил. Ратибор с Сершханом чуть младше Витима, но скрытности в них поболе, Сершхан так и вовсе как не от мира сего – весь какой-то неприметный, о нем вспоминаешь только когда говорит.
Микулка тихонько подошел к самому костру и Витим, не вставая с земли, шутливо хлопнул его по плечу:
– Уж на собственной свадьбе посидел бы! – не унимался воевода, влажно поблескивая хмельным взглядом. – Эх… С такой-то невестой рядышком! Ну, Микула, казывай чего надумал. Когда отправляемся?
