Вчера умер Джордж Харрисон.[2]Я узнал об этом сегодня утром, проверяя электронную почту перед тем, как разбудить Камерон. Я пообещал ей сделать это еще вечером, Я вышел на балкон отеля и посмотрел на восток, скользнув взглядом по ржавеющим крышам ангаров компании «Пан Америкэн» и гниющим деревянным бакенам вдоль когда-то оживленных спусков для «клиперов».[3]Еще не так давно они здесь садились и взлетали, отправляясь в первые рейсы из залива Бискейн. В свое время они тоже канули в небытие.
Всякое физическое тело рано или поздно умирает, но память о хороших людях и добрых делах живет вечно. Поэтому я не стал произносить никаких молитв, а просто представил себе Джорджа Харрисона. Вот он поднимается на борт «клипера» с гитарой в руке; его приветствуют капитан Гарднер Маккей[4]и ответственный за развлечения на борту Фред Нил.[5]
Самолет отрывается от шелковой глади бухты и устремляется к восходящему солнцу над Эллиот-Ки и далеким мерцающим водам Гольфстрима. Начинается их последнее приключение. Хорошенько повеселитесь, ребята.
Смерть не остановить: сегодня Джордж Харрисон; на прошлой неделе Гарднер Маккей; в июле Фред Нил. Пора мне приниматься за работу.
К несчастью, с тех пор список летящих этим рейсом увеличился. К экипажу присоединились Гордон Ларимор Грей ІІІ, второй пилот; Джеймс Дилэйни Баффетт и Мэри Лорейн Питс Баффетт, молодожены – свой медовый месяц они проведут уже в вечности.
1. Душа маяка
Талли Марс устраивается на работу
Бывают «хорошие парни» и «плохие парни». В детстве я хотел быть таким, как Рой Роджерс,[6]ковбои всех времен, классный парень. Рой и его конь Курок скакали из одного кинофильма в другой, спасали попавших в беду, при этом, кажется, ни разу не вспотев, не получив ни единой царапины и не измяв безупречно отутюженных голубых джинсов. Когда наступал вечер, Рой присаживался к костру и с ребятами из группы «Сыновья первопроходцев» убаюкивал солнце своими песнями. Вот это я называю настоящей работой.
Как-то раз, давным-давно – в другом месте и в другое время – я играл в Роя с приятелями. Это было в холмах над Хартэйком, штат Вайоминг. Там я вырос. Во весь опор мы гнали лошадей через осиновую рощу у нашего небольшого ранчо. Как настоящий сорвиголова, я ринулся к линии финиша, обогнал своих друзей и обернулся, наслаждаясь победой. Помню, очнулся уже на земле. Кровь заливала лицо, левая рука согнулась как-то неестественно, а все тело пронизывала боль – много боли. Именно тогда я впервые узнал, что жизнь – вовсе не кино.
Выздоравливая, я нашел для себя нового героя в лице Буча Кэссиди.[7]С ним я и повзрослел. Он не был безупречен и совершал ошибки, но это больше отвечало моей реальной жизни. Властям он показывал нос. Выражаясь современным языком, Буч Кэссиди ни под кого не прогибался. Он был сам себе хозяин. Он убежал в Патагонию.
Запад менялся, а вместе с ним менялся и я. Теперь, оглядываясь назад, я хочу поблагодарить старину Роя, Он научил меня тому, что, упав с лошади, надо снова забираться в седло и ехать дальше. Буч показал мне, кем надо быть: хозяином своей жизни и в то же время – просто хорошим парнем с парой дурных привычек. Знакомьтесь, я – Талли Марс.
Несколько лет назад я покинул Вайоминг. Решив, что лучше быть тропическим экспатриантом, а не старшим рабочим на пуделином ранчо, я выкинул массажный стол в окно. Окно, как и дом на ранчо, принадлежало моей бывшей хозяйке – современной ведьме Тельме Барстон. В тот же день я пустился в свой долгий путь к свободе, поклявшись впредь работать только на себя. До встречи с Клеопатрой Хайборн я держал слово.
Клеопатра Хайборн – мой теперешний босс – привезла меня на этот пропитанный солью клочок суши на южных Багамах и наняла восстанавливать стопятидесятилетний маяк на Кайо-Локо. Ее собственный. Она выменяла его у правительства Багам на кой-какую недвижимость на Бей-стрит в Нассау.
Клеопатре сто один год, но она выглядит на восемьдесят – и ни на день старше. Она капитан великолепной шхуны «Лукреция» – подарка отца на восемнадцатилетие дочери.
Клеопатра просто игнорирует процесс старения. Ее глаза остались пронзительного зеленого цвета, а речь сохранила мелодичность островного акцента, представляющего нечто среднее между ямайским и кубинским. Не существует такого романского языка и карибского диалекта, на котором бы она говорила хуже коренных жителей; нет ни одного островка между Бимини и Бонэром, на который бы не ступала ее нога. У нее по-прежнему великолепная осанка – она приписывает ее тому, что с двадцати лет занимается йогой; искусству которой ее обучил сам Ганди. Она не носит ни слуховых аппаратов, ни очков. Ее кожу не тронул ни возраст, ни океан, ни ультрафиолет. Она никогда не курила сигарет, но ежедневно выпивает свою порцию рома, а если плохо себя чувствует – попыхивает опиумом. А еще она знает толк в кубинских сигарах.
Она живет на рыбе, рисе и тропических фруктах, а коллекция снадобий, чаев и эликсиров держит в тонусе ее мозг и чувство юмора. Она ругается как матрос, которым, кстати, и является, и слывет заядлой любительницей кубинского бейсбола.
Хотя Клеопатра говорит, что на тот свет пока отнюдь не собирается, есть одно важное дело, которое она не хочет откладывать. Вот тут и появляюсь я. Чтобы восстановить маяк – ее последнее пристанище в этом мире. Сама же она ведет поиски настоящей линзы Френеля – важнейшей детали этого и многих других старинных маяков.
