моей маме, самому дорогому человеку на свете.
* * *
Светлана открыла дверь и ахнула: перед ней стоял ее собственный муж, Толик, и держал огромный букет. Желтые шары октябрьских толстощеких хризантем и такого же цвета розы были так сказочно хороши, что невозможно было оторвать от них глаз.
– Это мне? – обрадовалась Света.
– Тебе, конечно, больше конкурентов нет, – пояснил он, обводя глазами лестничную площадку.
– Заходи. – Светлана сделала шаг в сторону, пропуская мужа в квартиру. – А что, есть повод? – И она, улыбаясь, кивнула на желтую шапку цветов. Коснувшись лицом лепестков, она глубоко вдохнула их нежный запах и посмотрела на мужа.
– Повод есть, – счастливо кивнул он, – только ты еще о нем не знаешь.
– Вот как? – загадочно протянула Света.
– Точно-точно, – сощурил глаза он.
– И какой же?
– Самый что ни на есть огромный. Я сейчас умоюсь и приду в комнату, а ты приготовь стул, а то упадешь.
– Неужели тебя наконец-то назначили заведующим кафедрой? – выдвинула гипотезу она.
– Мимо. – В ванной зашумела вода и одновременно послышалось сдержанное мурлыканье Нестерова.
– Тогда, наверное, в зимнюю сессию сняли ваш экзамен, и ты наконец-то отметишь новогодние праздники с семьей?
– Вовсе нет, нашим студентам придется сдавать зарубежную литературу при любом раскладе, даже если последует второе пришествие Христа или на Москву сбросят атомную бомбу, – наш экзамен все равно не снимут.
Светлана прошла на кухню и, сняв с цветов обертку, поставила их в воду.
– Тогда что же?
Заинтриговал ее Толик порядочно. Конечно, за двадцать пять лет семейной жизни муж дарил ей цветы, но, как говорится, для этого нужен был хоть какой-то повод: Восьмое марта, день рождения, годовщина свадьбы или что-нибудь подобное. Впрочем, Толик не был жадным или прижимистым, просто покупать непрактичные вещи в семье было не принято, считалось, что на эти деньги можно приобрести что-то более подходящее и полезное. И вообще, когда семейная жизнь насчитывает уже четверть века, люди начинают смотреть друг на друга как на прилагающийся бесплатный элемент частной собственности, начисто утрачивая прелесть новизны отношений.
– Так какой же у нас повод?
Светлана села в кресло и, торжественно сложив руки на коленях, посмотрела на мужа.
– Светик, мы прожили с тобой больше четверти века, это огромный срок. И вот на двадцать шестом году нашей совместной жизни я хочу сказать тебе, что ухожу.
– Куда уходишь? – не поняла она.
– Я ухожу из семьи к другой женщине, – спокойно проговорил он, и при упоминании о какой-то неведомой Светлане женщине глаза его мягко засветились.
– Нестеров, ты что, с ума сошел? Скажи сейчас же, что пошутил, а то я правда упаду, – удивленно произнесла Света, и глаза ее округлились.
– Не-а, – отрицательно качнул головой он, – это не шутка. Я действительно от тебя ухожу.
– И в честь чего такое дело?
Предела Светкиному удивлению не было. Ладно, если бы они поссорились или произошло что-то серьезное, но за двадцать пять лет их даже не угораздило ни разу разругаться по-настоящему. Светлане было сорок пять, Толе на три года больше, старшей дочери, Аленке, – уже двадцать один, а Володьке – четырнадцать. Все эти годы они мирно существовали под одной крышей, растя детей и радуясь жизни. Может, Толик заболел?
– Светочка, не нужно смотреть на меня, как на умалишенного, я не повредился в уме и не болен, я абсолютно здоров и абсолютно счастлив, понимаешь?
Теперь пришел черед отрицательно качать головой Свете:
– He-а, не понимаю.
– Я пришел сказать тебе, что начинаю новую жизнь. Все. Все долги оплачены и все обязательства выполнены. Я свободный человек.
– Я что-то никак не могу понять, от чего ты вдруг стал свободным?
– Не от чего, а от кого, – поправил Толик.
– И от кого же? – Улыбка сползла со Светкиного лица, и ее глаза посмотрели на мужа выжидательно.
– От вас. От тебя, от ребят, от вечных обязательств и цепей. Ты пойми, за последние четверть века я впервые никому ничего больше не должен.
– Интересно, – задумчиво проговорила Светка, – а последние двадцать пять лет, выходит, ты был в долгах как в шелках, я правильно тебя понимаю?
– Правильно. Я должен был растить детей, вечно заботиться о куске хлеба, постоянно куда-то бежать и что-то делать, а теперь – все.
– Увлекательная теория, Нестеров, только одно сюда не укладывается.
– И что же?
– Как быть с тем, что еще сегодня утром ты говорил мне, что я самая любимая и что лучше меня нет на всем белом свете?
– Знаешь, Свет, мне неприятно это говорить, но все укладывается. Понимаешь, все эти годы я жил с тобой, но совершенно тебя не любил.
– Что? – Света беспомощно заморгала глазами, не в силах поверить в абсурд происходящего.
– Это правда. Мы жили с тобой, жили дружно, растили Аленку с Володькой и считались образцовой, порядочной семьей, удачливой и крепкой, но это было не совсем так. Ты не подумай, что я поступаю непорядочно, просто у каждого из нас своя жизнь, и она, к сожалению, одна. Пришло время, когда я освободился и хочу наконец пожить для себя, понимаешь, для себя самого.
– Я почти поняла, только скажи, почему ты ждал так много лет, если все, что между нами было, – просто фикция? – Губы Светы невольно передернулись, язык слушался плохо, но она старалась говорить так, чтобы не показать мужу, насколько больно ранят его слова. – Почему это произошло не двадцать лет назад, не десять, даже не неделю назад, почему именно сегодня?
– Сегодня я сделал предложение другой женщине, и она согласилась, – спокойно произнес Анатолий, будто в его словах не было ничего необыкновенного.
– Ах, вот оно что! – выдохнула Света. – И как ты себе представляешь свою свободную жизнь дальше?
– Я ухожу из дома, не беру ничего, оставляю все тебе и детям, отказываюсь от прав на квартиру, переоформляю на Аленку машину и гараж. Я считаю, что все, что я должен был сделать для тебя и детей, я сделал… и теперь могу пожить для самого себя.
– Толя, – так же спокойно произнесла Света, – ты хорошенько подумай, прежде чем так поступить, потому что назад дороги не будет.
– Светочка, не надо меня пугать, я все обдумал, мне же не пятнадцать, правда?
Светлана смотрела на мужа и не узнавала. Все черты лица его преобразились, осветившись каким-то внутренним светом и теплом. Серые глаза стали почти голубыми, светлый вихрастый чуб растрепался и топорщился, как в юности, непослушным ежиком; тонкие губы улыбались, превращаясь от этого в узкую длинную полоску.
