Глава 1
Ровер уперся взглядом в покрытый белой краской каменный пол одиннадцатиметровой тюремной камеры и слегка прикусил губу золотым зубом на нижней челюсти. Он добрался до трудной части своей исповеди. Единственным звуком, нарушавшим тишину в камере, было поскребывание его ногтей по вытатуированной на руке Мадонне. Парень, сидевший скрестив ноги на нарах напротив него, не проронил ни слова с того момента, как Ровер вошел в камеру. Он только улыбался умиротворенной улыбкой Будды, пристально глядя в одну точку на лбу Ровера. Его звали Сонни, и о нем говорили, что, будучи подростком, он замочил двоих, что его отец был продажным полицейским и что он обладает особыми способностями. Трудно сказать, слушал ли он Ровера, – его зеленые глаза и большая часть лица были скрыты грязными длинными волосами, – но это неважно. Ровер просто хотел получить отпущение грехов и благословение, чтобы завтра выйти из ворот Государственной тюрьмы строгого режима с чувством очищения. Не то чтобы Ровер был религиозным. Но ведь неплохо, если человек искренне планирует изменить ход вещей и попробовать зажить порядочной жизнью. Ровер вздохнул:
– Думаю, она была белоруской. Минск ведь в Белоруссии, да?
Ровер поднял глаза, но парень не ответил.
– Нестор называл ее Минск, – сказал Ровер. – И велел мне ее застрелить.
Когда исповедуешься человеку с настолько раздолбанным мозгом, у тебя есть большое преимущество: в его памяти не откладываются ни имена, ни события, ты будто разговариваешь сам с собой. Возможно, именно поэтому заключенные Гостюрьмы предпочитали исповедоваться этому парню, а не священнику или психологу.
– Она и восемь других девчонок сидели в клетке у Нестора в Энерхауге. Из Восточной Европы и Азии. Маленькие. Подростки. По крайней мере, надеюсь, что это так. А Минск была постарше. Сильнее. Она смогла сбежать. И успела добраться до парка Тёйен, прежде чем собака Нестора ее схватила. Такой аргентинский дог, знаешь?
Взгляд парня не сдвинулся ни на сантиметр, но он поднял руку, нащупал бороду и стал перебирать ее пальцами. Рукав большой грязной рубашки задрался и обнажил струпья и следы уколов. Ровер продолжил:
– Здоровенные отвратные суки-альбиносы. Убивают все, на что укажет хозяин. И кое-что из того, на что он не указывает. Они запрещены в Норвегии, ясен пень. Их импортирует из Чехии один клуб собаководства в Рэлингене и регистрирует как белых боксеров. Мы с Нестором поехали туда и купили эту суку, когда она еще была щенком. Больше пятидесяти кусков наличкой. Но она была такой милой, что совершенно невозможно представить, как она…
Ровер резко замолчал. Он знал, что рассказывает о собаке только для того, чтобы отсрочить ту историю, ради которой пришел сюда.
– В любом случае…
В любом случае. Ровер посмотрел на татуировку на другой руке. Церковь с двумя шпилями. По одному за каждую ходку. Никому в любом случае не было до этого дела. Он доставлял контрабандное оружие в байкерский клуб и в своей мастерской немного подправлял его. Уж это он умел. Очень даже хорошо умел. Настолько хорошо, что не мог больше оставаться невидимкой, и его взяли. В любом случае он был настолько хорош, что после первой ходки Нестор его пригрел. Или отморозил. Купил его с потрохами, чтобы самое лучшее оружие было у людей Нестора, а не у байкеров или других конкурентов. За несколько месяцев работы Нестор заплатил ему столько, сколько Ровер в своей маленькой байкерской мастерской не заработал бы за всю жизнь. Но взамен Нестор требовал многого. Слишком многого.
– Она лежала среди деревьев, обливаясь кровью. Лежала тихо и только смотрела на нас. Собака откусила ей полщеки, сквозь рану были видны зубы…
Ровер страдальчески поморщился. Он добрался до сути.
– Нестор сказал нам, что настало время показательного наказания, что пора продемонстрировать другим девчонкам, чем они рискуют. А Минск в любом случае теперь бесполезна, ведь ее лицо… – Ровер сглотнул. – И он велел мне сделать это. Закончить. Я доказал бы тем самым свою лояльность, вот. У меня с собой был старый пистолет «Ругер МК2», немного подправленный. И я хотел это сделать. Правда хотел. Не то чтобы…
У Ровера встал комок в горле. Сколько раз он думал об этом, перебирал в памяти секунды той ночи в парке Тёйен, прокручивал в голове эпизод с девчонкой, в котором они с Нестором выступали в качестве главных героев, а все остальные, даже притихшая сука, – в роли молчаливых свидетелей? Сто раз? Тысячу? И все же только сейчас, когда Ровер впервые заговорил об этом вслух, до него дошло, что все это не было сном, что это случилось на самом деле. Или, точнее, его тело только сейчас это ощутило и попыталось вывернуть желудок наизнанку. Ровер стал глубоко дышать носом, чтобы подавить рвоту.
– Однако я не смог. Хотя и знал, что ей в любом случае придется умереть. Они держали собаку наготове, а я подумал, что в такой ситуации сам предпочел бы пулю. Но курок, казалось, намертво прирос к пистолету. Я просто-напросто не смог на него нажать.
Парень едва заметно кивал – то ли в ответ на рассказ Ровера, то ли в такт музыке, слышной ему одному.
– Нестор сказал, что мы не можем ждать до скончания века, мы же все-таки находились посреди общественного парка. И он достал из ножен на ноге маленький кривой нож, шагнул вперед, схватил девушку за волосы, приподнял ей голову и махнул ножом у горла. Будто рыбу потрошил. Из горла три-четыре раза брызнул фонтан крови – и все, она вся вылилась. Но знаешь, что я запомнил лучше всего? Собаку. Как она завыла, увидев струю крови.
Ровер наклонился вперед, уперев локти в колени, прикрыл уши ладонями и стал раскачиваться взад-вперед на стуле.
– А я ничего не сделал. Просто стоял и смотрел. Ни черта не сделал. Просто смотрел, как они замотали ее в одеяло и понесли в машину. Мы отвезли ее в лес, в Эстермарксетра, выгрузили и сбросили вниз по склону на озере Ульсрудваннет. Там многие гуляют с собаками, так что ее нашли уже на следующий день. Дело в том, что Нестор хотел, чтобы ее нашли, понимаешь? Хотел, чтобы в газетах появились фотографии, на которых видно, что с ней сделали, и он смог бы показать их другим девчонкам.
Ровер отнял руки от ушей.
– Я перестал спать, потому что стоило мне заснуть, и я видел кошмары: девочку без щеки, которая улыбалась мне разорванным ртом. И я пошел к Нестору и сказал, что должен выйти из игры. Сказал, что больше не буду подправлять «узи» и «глоки», что хочу чинить мотоциклы. Хочу жить мирно и не думать постоянно о легавых. Нестор согласился отпустить меня, понял, что во мне не так уж много плохого парня. Но он в подробностях объяснил, что меня ждет, если я начну болтать. Я все понял и стал вести нормальную жизнь. Отказывался от всех предложений, хотя у меня еще оставалось несколько отличных «узи». Но у меня постоянно было ощущение, что еще ничего не кончилось, понимаешь? Что меня должны пришить. Можно сказать, я почувствовал облегчение, когда меня схватили легавые и заперли в безопасную клетку. Взяли по старому делу, в котором я был всего лишь соучастником: они арестовали двух парней, и те показали, что оружием их снабдил именно я. Я тут же сознался.
