Сьюзан Хаббард. «Иная»
Но Бог — как лучший Творец доброй природы, так и справедливейший распорядитель злой воли, когда она злоупотребляет доброй природой. Он пользуется для самого добра злой волей.
И для того, что не было, — для того, что не имело формы, — для того, что не имело мысли, — для того, что не имело ощущений, — для того, что было бездушно, но и нематериально, — для всего этого Ничто, все же бессмертного, могила еще оставалась обиталищем, а часы распада — братьями.
Еще на малое время свет есть с вами; ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма: а ходящий во тьме не знает, куда идет. Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света.
ПРОЛОГ
Прохладным весенним вечером мама гуляет по Саванне. Её каблуки цокают по мощённой булыжником улице, словно конские копыта. Она проходит мимо клумб с цветущими азалиями, мимо дубов, окутанных испанским мхом, и входит в зеленый сквер с кафе на краю.
Папа сидит на скамейке за кованым чугунным столом, на котором разложены две шахматные доски, и как раз проводит рокировку на одной из них. Когда он поднимает глаза и видит маму, роняет пешку. Фигурка ударяется о столешницу и скатывается на тротуар.
Мама наклоняется, поднимает пешку и отдает её папе. Она переводит взгляд на двух других мужчин, сидящих за столиком. Их лица ничего не выражают. Все трое высокие и стройные, но у папы темно-зеленые глаза, которые почему-то ей кажутся знакомыми.
Папа протягивает руку, берет ее за подбородок, смотрит в светло-голубые глаза и говорит: «Я тебя знаю».
Другой рукой он обводит контуры ее лица, дважды касаясь пряди волос надо лбом. Волосы у нее длинные и густые, рыжевато-коричневые, с маленькими завитками, которые он пытается пригладить.
Мужчины за столом складывают руки на груди и ждут. Отец играл с ними одновременно.
Мама пристально смотрит на его лицо: темные волосы зачесаны назад, прямые черные брови над зелеными глазами, губы тонкие, но изогнутые, как лук Купидона. Она застенчиво улыбается. Он опускает руки и встает со скамейки. Они уходят вместе. Мужчины за столом вздыхают и очищают доски. Теперь им придется играть друг с другом.
— Я иду к профессору Мортону.
— Где его кабинет?
Мама машет рукой в сторону колледжа искусств. Папа кладет ей руку на плечо, легонько, позволяя ей указывать путь.
— Что это? У тебя в волосах жук? — вдруг говорит он, дернув за что-то, похожее на насекомое.
— Это стрекоза, а не жук. — Она вынимает из волос медную заколку в виде стрекозы и протягивает ему.
Отец качает головой, улыбается и говорит:
— Стой спокойно.
Он осторожно пропускает прядь ее волос сквозь заколку и аккуратно застегивает украшение над левым ухом.
Они сворачивают прочь от колледжа и, держась за руки, спускаются по крутой, мощенной булыжником улочке. Становится темно и зябко, однако они останавливаются посидеть на бетонной стене.
Мама говорит:
— Сегодня после обеда я сидела у окна, наблюдая, как постепенно темнеют деревья на фоне заходящего солнца, и думала: «Я старею. И дней, чтобы наблюдать, как темнеют деревья, у меня осталось всего ничего. Наперечет».
Он целует ее. Это короткий поцелуй, просто соприкосновение губ. Второй поцелуй длится дольше.
Она дрожит.
Отец наклоняется и покрывает ее лицо — лоб, щеки, нос, подбородок — крохотными, быстрыми взмахами ресниц.
— Поцелуи бабочки, чтобы ты не мерзла, — говорит он.
Мама отводит взгляд, изумляясь самой себе. За несколько минут она без колебаний и протеста позволила произойти столь многому. И не прекращает этого сейчас. Она гадает, сколько ей, по его мнению, лет. Она уверена, что старше его — он выглядит лет на двадцать пять, а ей недавно исполнилось тридцать. Мама думает, когда сказать ему, что она замужем за профессором Мортоном.
Они встают и идут дальше, вниз по бетонным ступеням, ведущим к реке. У подножия лестницы запертая кованая калитка.
— Ненавижу такие моменты, — говорит мама.
В ее туфлях через забор не полезешь. Папа перелезает через калитку и открывает ее.
— Она была не заперта, — говорит он.
При проходе сквозь калитку, ее охватывает ощущение неизбежности. Она движется навстречу чему-то совершенно новому, однако предопределенному. Мама чувствует, как без малейшего усилия стираются годы несчастья.
Они идут по дорожке вдоль реки. Впереди виднеются огни сувенирной лавки, и, когда они подходят туда, он говорит: «Подожди».
Она смотрит, как он заходит в магазинчик, где продаются товары из Ирландии, и вот его уже не видно за волнистым стеклом двери. Он выходит с мягкой шерстяной шалью в руках. Он накидывает шаль ей на плечи, и впервые за много лет она чувствует себя красивой.
«Мы поженимся?» — гадает она.
Но спрашивать нет нужды. Они идут дальше, уже парой.
Папа рассказывает мне эту историю дважды. У меня есть вопросы. Но я приберегаю их до того момента, когда он закончит второй рассказ.
— Откуда ты знаешь, что она думала? — мой первый вопрос.
Позже она рассказала мне свои мысли, — отвечает он.
— Что стало с профессором Мортоном? — задаю я следующий вопрос. — Пытался ли он удержать ее при себе?
Мне тринадцать, но отец говорит, что разговоры у меня для тридцатилетних. За исключением глаз, я пошла в отца. Глаза у меня голубые.
— Профессор Мортон пытался удержать твою мать, — говорит отец. — Угрозами. Силой. Он и раньше это проделывал, когда она заговаривала об уходе от него. Но теперь она была влюблена и не боялась. Она собрала вещи и съехала.
— Она переехала к тебе?
— Не сразу. Нет, она сняла жилье в центре, возле Колониального кладбища, в доме, где, по слухам, водились привидения.
Я пристально смотрю на него и не собираюсь отвлекаться на дом с привидениями.
— Кто выиграл шахматную партию?
Глаза его делаются шире.
— Это очень хороший вопрос, Ариэлла, — говорит он. — Хотел бы я знать ответ.
Обычно папа знает ответы на любые вопросы.
— Ты догадывался, что она старше тебя?
Он пожимает плечами.
