Пролог
Я очень жалею, что не рассказала отцу о бабушкиной белой сове.
Между явью и сном пролегает тонкая, незримая грань, и порой она порождает странные видения. Относиться к ним как к предрекающим судьбу знакам не стоит, но и назвать их обычными сновидениями язык не поворачивается. Эта причудливая смесь грез наяву больше похожа на предостережение. Сквозь белые клубы тумана вдруг проступает чей-то усталый и до боли родной взгляд, и сонные глаза широко распахиваются…
Вот тогда-то я и увидела сову.
Сова, нахохлившись, сидела на подоконнике и купалась в лунном сиянии. В холодном свете каждое перышко отливало серебром. Перед сном я так и не удосужилась задернуть воздушные занавески и не повесила плотные шторы. А зачем все это, если мы — я и отец — в каждом городе задерживаемся не больше пары месяцев?
Я несколько раз моргнула, надеясь, что желтоглазая птица исчезнет. Вместо прилива теплоты при мысли о том, что сейчас бабушка думает обо мне, я лишь испытывала сильное раздражение, занозой засевшее в сердце. Только не спрашивайте, откуда мне ведомо о помыслах умерших. Я слишком многое повидала на своем коротком веку, чтобы не знать этого.
Сова не исчезала. Она крутила черным клювом, красуясь белоснежным оперением, опутанным паутинкой из призрачных пятнышек. Птица уставилась в мои сонные глаза и, казалось, смотрела так, не отрываясь, целую вечность. Взъерошенная и нахохлившаяся, она напоминала бабушку, которая так же выглядела при жизни, когда мне угрожала опасность.
Нет, только не сейчас! Убирайся!
Обычно появление совы предвещает увлекательное приключение, но чаще всего оно означает скверный исход событий. Отец, по-моему, никогда ее не видит. Зато с точностью до секунды знает, когда ее вижу я, и тянется за оружием раньше, чем я сообщу, кто нас ждет за поворотом: старый друг или крупные неприятности.
В ночь, когда умирала бабушка, на подоконнике тоже сидела сова. Бабушке становилось все труднее дышать, и из ее груди вырывались предсмертные хрипы. Вряд ли врачи и медсестры видели белую птицу, иначе попытались бы ее прогнать. А я к тому времени знала достаточно о другой стороне мира, чтобы держать рот на замке. Я молча сидела у больничной койки и держала бабушку за руку до последних мгновений ее жизни. Потом ждала в коридоре, пока над телом, которое покинула душа, совершали прощальные ритуалы и, в конце концов, увезли его в морг.
Доктора и социальные работники пытались поговорить со мной, но я вдруг почувствовала, как внутренности скрутило в тугой узел, и лишь тупо повторяла, что за мной уже едет папа. В действительности я не имела ни малейшего представления о том, где он находился в тот момент. Три месяца назад отец отправился очищать мир от темных сил, а я осталась присматривать за умирающей бабушкой.
Тем утром меня совсем не удивило появление отца в больнице. Он пришел уставший, небритый, с забинтованным плечом и с синяками на лице. Но пришел! Предъявил необходимые документы, подписал все бумаги, ответил на возникшие у врачей вопросы и забрал меня с собой. Как видите, все обошлось. Однако, вспоминая о той ночи, я часто размышляю, не придется ли мне когда-нибудь снова очутиться в коридоре, освещаемом слепящими глаза флуоресцентными лампами, пропахшем моющими средствами и насквозь пропитавшемся леденящим ужасом.
Не люблю вспоминать об этом.
Я зарываюсь глубже в подушку, краем глаза разглядывая перья ночной гостьи, которые четко вырисовываются в лунном сиянии. Наконец мои глаза устало закрываются, и сознание поглощает теплая, обволакивающая темнота.
Когда прозвенел будильник, уже наступило раннее утро. Солнечный свет едва пробивался в окно и прямоугольником ложился на коричневый палас. Во сне я сбила с себя одеяло и под утро чуть не отморозила задницу. Наверное, папа не включил на ночь обогреватель.
Только через двадцать минут горячего душа я почувствовала себя живым человеком, а не заледеневшей спящей красавицей. Когда же, грохоча ногами по ступеням, я сбежала вниз, настроение испортилось окончательно и бесповоротно.
О чем говорить, если любимые джинсы оказываются грязными, а на виске, под копной тусклых каштановых волос, вылезает ужасный прыщ величиной с гору! Эх, не бывать мне красавицей наяву! С мрачными мыслями в голове я натянула серую футболку и красную толстовку с капюшоном, зашнуровала громоздкие ботинки с высокими берцами и решила не краситься. А зачем? Я не задержусь надолго в этом городке, так что никто и не успеет заинтересоваться моей скромной персоной…
Сумка со стуком упала на пол. В раковине по-прежнему громоздилась гора немытой посуды. А отец склонился над подносом на кухонном столе и заряжает обоймы. Каждый патрон входит в паз с характерным щелчком.
— Привет, малышка!
Фыркнув в ответ, я достала из холодильника коробку апельсинового сока, открыла и отпила большой глоток. Потом вытерла губы и громко, но, по моему мнению, весьма пикантно, рыгнула.
— Ты у нас — сама женственность!
Впрочем, отец даже не поднял от обоймы воспаленных голубых глаз.
Я знаю, что это означает.
— Сегодня опять идешь на охоту? — спросила я, а непроизнесенные слова «без меня» остались висеть в воздухе.
Щелк! Щелк!
Отец отложил заряженную обойму в сторону и взял новую. На серебряных пулях играли блики. Должно быть, он не спал целую ночь, отливая их.
— К ужину не жди! Закажи себе пиццу или что-нибудь еще!
