ГЛАВА 1 Изгой
Ночью, когда Стражница небес Тиара, сверкая золотом, коснулась линии горизонта и на краткий миг вплотную приблизилась к земле, прежде чем снова подняться и начать свой зажигательный танец над небесным сводом, все стихло.
Ветер давно не давал о себе знать. Вернулась дневная жара, погружая все и вся в неподвижность и лишая воли. Те, кто был достаточно мал, спрятались в скудной тени чахлых кустов, на которых еще оставались последние пожухлые листья, или залезли в землю, чтобы там предаваться мечтаниям о лучших временах.
В густом воздухе расплывались контуры и смещались расстояния; отдаленные предметы приближались, меняя форму.
Горен поднялся на стену и обвел взглядом Железные поля. От жары у него на лбу тут же выступил пот, юноша прикрыл глаза рукой.
— Горен, — раздался за его спиной хрипловатый голос, — ты на улице? Даже для народов Света, почитающих Тиару Сияющую, наступила пора искать тень и переносить все важные дела на вечер и раннее утро. Шейканы, конечно, храбрые воины, но им тоже не по плечу поединок с такой жарой.
Горен засмеялся, когда улыбающийся дед положил руку ему на плечо, но тут же снова принял серьезный вид:
— Знаешь, уважаемый дед, я очень долго брел под дождем, в темноте и стуже. Я до сих пор не согрелся, хотя мне часто казалось, что внутренний жар вот-вот сожжет меня дотла. Но в отличие от благотворных солнечных лучей, то был нездоровый жар.
Стоящий рядом Дармос Железнорукий, повелитель Шейкура, был ниже высокого Горена.
— Внук мой, — тихо спросил он, — что тебя мучит?
Молодой шейкан прижал руку к груди. Он быстро повзрослел, и на его лице не осталось и следов невинности, которая вообще-то свойственна людям его возраста. Легкомысленность Горена умерла в Лирайне вместе с матерью и другими близкими ему людьми.
— Иногда я не уверен, что мое сердце все еще бьется. Знаю, что был мертв… но ведь я не живой мертвец, не заблудшая душа.
— Нет, все было не так, — возразил его дед. — Звездный Блеск охраняла твое сердце. Оно ни на секунду не останавливалось, просто билось не у тебя в груди. И душа твоя совершенно здорова.
— Но я до сих пор ношу в себе чужую душу, хотя вы оба, ты и наш предок Ур, пытаетесь меня успокоить… Я совсем не уверен, что в один прекрасный день душа Малакея не проснется. Неужели она действительно сможет надолго остаться в плену? — Горен повернулся к деду. — Мне снятся ужасные сны, — сказал он хриплым голосом. — Мои ночи темнее, чем у других, да и память о жизни Малакея тревожит меня. Я снова и снова переживаю тот момент, когда на него обрушился гнев богов и они оставили его в поле умирать, я ощущаю это, и боль заставляет меня проснуться.
— Мне очень жаль, — с чувством произнес Дармос. — В каждом из нас заключена часть души Малакея, чей-то дух по ночам возвращается в прошлое, бродит вдоль Кровавой реки и видит души предков. В нашей Галерее Шепота слышны голоса многих умерших. Одни нас проклинают, другие достаточно мудры и настроены к нам благосклонно. Но есть и такие, которые сошли с ума, потому что путь к Реке Душ нам закрыт. Носитель Душ больше не провожает нас туда после смерти. Мне бы хотелось снять с тебя этот груз и подарить тебе беззаботную юность. Но мы шейканы, и нам недоступна легкая жизнь.
— Равно как и легкая смерть, судя по всему, — сухо ответил Горен. — Почему мы не боимся умирать?
Дармос Железнорукий улыбнулся:
— Знаешь, Горен, спасение существует и для шейкана, но для этого нужно умереть достойно. Мы, шейканы, не зависим от веры людей в богов, мы не служим Стражам и не должны надеяться на их милость. После смерти честный шейкан уходит в Никуда. Для меня это большее утешение, чем мысль о том, буду ли я вечно пребывать в Реке Душ или мне не дадут в нее окунуться, потому что Черный Посланец посчитает, что я этого недостоин. Именно в Никуда стремимся мы, шейканы. Это высшая цель, потому что она избавляет нас от ярма мирских забот и скрепленных кровью клятв. Но туда мы попадаем не всегда. Проклятие злых сил нередко оказывается серьезным препятствием, и зачастую нам его не преодолеть.
— Равно как и неверность во время битвы, ведь иногда мы переходим на сторону противника?
— Шейканы не стоят ни на чьей стороне, потому что никто не принимает их сторону, и никакого позора в таких перебежках нет, пока мы остаемся верными самим себе. — Голос Дармоса звучал мягко, но уверенно.
— Нет, дедушка, — Горен снова устремил взгляд на мерцающую степь, — я считаю, что пора принять чью-то сторону. День Конвокации приближается, Эо страдает от склок магов Альянса. Мама была права, стремясь восстановить союз Шести Народов, чтобы прекратить это безумие. В конце концов, это касается нас всех, потому что и народы Тьмы попадут в ярмо, если один из магов Альянса — или даже все они — в день Конвокации получит абсолютную власть.
— Но они могут употребить ее на доброе дело, — возразил Дармос Железнорукий.
— С чего бы вдруг? — с насмешкой поинтересовался Горен. — Для этого им нужно окончательно и бесповоротно отказаться от насилия. А в противном случае они будут использовать свое могущество исключительно в собственных интересах. По-другому не получается. Иначе зачем они стремятся к высшей власти, пытаются стать равными Стражам. Это замкнутый круг, и я думаю, что шейканы являются на весах весьма тяжелой гирей. Увидишь, в один прекрасный день маги Альянса сами заставят нас принять чью-либо сторону, чтобы больше мы не колебались и не меняли своего решения.
— Ты слишком много времени проводишь с Уром, — грустно заметил дед. — У тебя чересчур мрачные мысли, ты пытаешься взвалить себе на плечи неподъемный груз. А ведь существуют твои друзья, с ними ты можешь оставаться самим собой — молодым человеком, который совсем недавно выздоровел и жизнь которого только начинается. Ты вернулся на родину, и она приняла тебя с радостью.
Горен сухо засмеялся:
— Какие друзья, дед? Хаг Сокол и Вейлин Лунный Глаз уехали. Они возвращаются к родным в Грауфурт и Элони. По этому поводу Менор Худощавый замкнулся в себе и вселенскую печаль выплескивает в слезливых стишках. Звездный Блеск думает о своем и почти не разговаривает со мной, только Бульдр Краснобородый, как всегда, несгибаем, но, к сожалению, слишком часто пьян. И шейканы до сих пор не разобрались, как же вести себя с сыном Руорима Мясника, а я не понимаю, как относиться к своему народу.
Дармос Железнорукий покачал головой:
— Лучше бы твоя мать воспитала тебя чуть менее серьезным. Дерата была слишком строга к себе. Мне кажется, это моя вина. С годами я стал мягче, но раскаяние не способно изменить прошлое. Могу только попытаться дать тебе понять, что в жизни существуют не только честь, долг и мрачные мысли.
— Когда мне больше не придется день и ночь думать о мести собственному отцу, наверняка так и будет, — мрачно пробормотал Горен. В его зеленовато-карих глазах, как только речь зашла о Руориме, зажегся мрачный огонь. — Ты же знаешь, что вопрос до сих пор остается открытым. Вскоре мне предстоит принять решение, дед. Я не могу сидеть здесь вечно.
