Смутился Дьявол. И ощутил Господь, как ужасно добро.
ПРОЛОГ
— Пощади!
Вместо крика — жалкий хрип.
— Довольно! Прошу тебя…
Бесполезно.
Он знает.
Нет пощады тому, кто возжаждал сравниться с Создателем.
Нет милосердия к тому, кто осмелился посягнуть на всеведение.
Он возомнил себя провидцем, выискивая следы будущего в колонках астрологической цифири и страницах древних книг. Как часто досадовал он на смутность этих следов. И Создатель с ироничной щедростью откликнулся на его жалобы. Не жалким ручейком — бурным потоком видения захлестнули пылающий в лихорадке разум. И сколь разительно они отличались от его обычных предсказаний. Не было больше туманных образов, которые приходилось выражать столь же туманными словами. Он видел будущее так же отчетливо, как зеленую обивку стен спальни и старую бронзовую чернильницу на столе.
К счастью, приступ длился недолго. Накатил, обжег невозможными картинами, и схлынул, оставив после себя слабость в теле и мучительное перенасыщение в душе.
Нужно бы встать, записать увиденное… Нужно ли?
Старик медленно сел на кровати, потянулся к звонку. Руки дрожали.
Пусть слуга принесет вина. Вино! Вот что ему сейчас нужно! Оглушить, затуманить сознание…
Он хрипло рассмеялся. Какая ирония! Он так жаждал четкости в своих видениях, но, получив желаемое, мечтает вернуться в уютный сумрак.
Уронил руку на одеяло, так и не притронувшись к звонку.
Нужно записать… Или нет?
Обычно он не мучился сомнениями. Понимал, что его предсказания слишком туманны, чтобы изменить будущее. Старик вообще сомневался, что будущее можно изменить. Когда он сам попытался это сделать, ничего не получилось: на его предостережение никто не обратил внимания. Король выехал на ристалище и погиб. Нелепо, до обидного нелепо. Словно высшие силы решили продемонстрировать всю бесплодность его занятия.
Но сегодняшние видения были иными. Похожими на точный алхимический рецепт, где ингредиенты стоят по старшинству. Где и когда должно совершиться некое действие, иногда — великое деяние, иногда — мелкий обыденный поступок. И вместе, суммой всех засыпанных в реторту компонентов, у этих действий был пугающий итог.
Старик выбрался из постели и доковылял до окна. Высунулся по пояс в летнюю ночь. Где-то во тьме спящего города сквозь многоголосый лай собак прорывалось пение загулявшейся компании. Цикады звенели, как тысячи маленьких токарных станков. В каком-то из соседних домов ругались мужчина и женщина. Эти привычные звуки ночного города немного успокоили старика. Он провел ладонью по лицу, отирая то ли пот, то ли слезы.
Отдышавшись, вернулся в постель, избегая смотреть в сторону рабочего стола. Записать… И этот мир изменится. Не сейчас, через сотни лет. Старик с некоторым облегчением осознал, что не доживет до этих перемен. Не увидит падающих с неба огненных стрел, выгибающегося от немыслимого жара горизонта и превращающихся в пепел городов. Не увидит взрывающих землю толстых древесных стеблей, оплетающих дома. Странных зверей, крадущихся по безлюдным улицам.
Он не мог разделить эти финалы, не понимал, какой из них — результат естественного хода истории, а какой — последствия вмешательства в него. Но оба варианта будущего одинаково страшили. Он не хотел выбирать никакой.
Но если не записывать видения, если забыть о них, убедить себя, что это был лишь ночной кошмар — это ведь тоже означает выбрать один из вариантов.
Старик вцепился в бороду и застонал.
Иногда провидение забавы ради ставит людей в положение, в котором заведомо нет правильного решения. Нельзя выбрать даже меньшее из зол, потому что они равноценны.
И отказаться от выбора тоже нельзя.
ГЛАВА 1
Комнату освещало с десяток разновеликих свечей. Установлены они были частью в подсвечниках, частью в блюдцах, а то и просто венчали вершины сталагмитов оплавленного воска. Очевидно, эстетика беспокоила хозяина в последнюю очередь.
Как и элементарный порядок.
Сумрак, в котором тонули дальние углы комнаты, не мог скрыть свисающие нищенскими лохмотьями обои, грязный пол и кучи хлама. Мусор в комнате валялся повсюду, здесь явно не убирались годами. Более-менее прибрано было только на столе, на котором высилась замысловатая алхимическая конструкция да лежала шахматная доска. Доска гармонировала с обстановкой. Некогда роскошная, собранная из дорогих пород дерева, ныне она несла на себе следы долгой и трудной жизни. Уголки скололись, лак потрескался и местами сошел, отчего доску словно поразил лишай: гладкие светлые участки чередовались с темными, покрытыми колючими крошками лака. Судя по пятнам и длинным зарубкам, доску не раз использовали в качестве обеденного столика. Фигуры тоже видали лучшие времена: у большинства стерлись-скололись все выступающие части. Некоторые фигуры и вовсе отсутствовали. Их заменили первым, что попало под руку: винными пробками, рюмками, двумя затесавшимися в разные «армии» оловянными солдатиками.
В сооружении из колб, реторт и змеевиков что-то булькало.
Впрочем, сейчас хозяина комнаты не интересовал ни алхимический процесс, ни шахматная партия. Он придирчиво разглядывал стоящих перед ним людей.
Мужчину и женщину.
Женщина была высокая, поджарая, похожа на гончую. Некрасивая. Слишком жесткое лицо с тяжелым квадратным подбородком и длинным острым носом. Ни капли женственности. Она словно стремилась подчеркнуть это короткой стрижкой и бесформенным черным комбинезоном, поверх которого нацепила «разгрузку» из черного брезента со множеством карманов.
Мужчина — почти карлик. Он едва доставал своей напарнице до груди, впрочем, сложен был пропорционально и потому выглядел скорее подростком, чем коротышкой. И лицо гладкое, без возраста. Он часто использовал свою внешность, притворяясь ребенком. Выдавали только глаза — холодные, бесстрастные. Его давно уже ничто не могло взволновать. Даже сейчас, не смотря на важность задания, его равнодушный взгляд блуждал по комнате. Через некоторое время мужчина достал кубик жевательной резинки, сорвал яркую обертку и стал жевать, наполнив комнату химическим запахом банана. Женщина неодобрительно покосилась на него, но ничего не сказала: знала, что бесполезно.
Хозяин кабинета тоже не отреагировал на эту вольность.
— Задачу вы знаете. У вас полная свобода действий.
Женщина вопросительно приподняла бровь, разделенную пополам седой полоской. Спросила, подчеркивая интонацией:
— Полная?
Человек взял ферзевую пешку белых, повертел в грубых пальцах. Вернул на доску, нарушив ровную линию белых пехотинцев.
