Моему отцу, Гленну Уайрику, вручившему мне «Последние капли вина», когда мне было одиннадцать с половиной лет.
В Пилосе среди прочего есть записи о женщинах, занятых подсобным трудом — перемалыванием зерна, обработкой льна, прядением. По количеству выделяемых им продуктов можно предположить, что их насчитывались сотни… В Пилосе встречается даже загадочная To-ro-ja (женщина из Трои), «служительница бога».
Моему читателю
Когда-то в давние-давние времена на морском мысе стоял город. Хотя он был невелик, история его гибели и связанных с ней событий будоражит человеческие умы почти три тысячи лет. С изгнанниками из Трои я впервые столкнулась в старших классах, когда на уроках латыни мы читали «Энеиду» Вергилия, и уже тогда меня поразили испытания и подвиги, выпавшие на долю героев. Каково им было покинуть родину и пуститься в неведомые странствия через огромный сумрачный океан? Что их вело — вера или отчаяние?
Годы спустя, обращаясь уже не к литературе, а к археологии, я встретила их вновь — на этот раз в Египте, где на стенах храма в Мединет-Абу фараон Рамсес III запечатлел свою победу над загадочными «народами моря», захватчиками с севера, чье появление возвестило о конце бронзового века и начале упадка. Там высечены их лица, увенчанные шлемом, как короной. Те, кого египтяне называли именами, смутно похожими на привычные нам, — не ахейцы ли они? Не дарданцы, не исчезнувшие ли троянцы, служащие наемниками Египту? Не их ли черные корабли различаем мы на стенах храма, выстроенного в пустыне за сотни миль от моря?
Или, быть может, след троянцев отыщется в греческом городе Пилосе — на расколотых табличках, переживших его гибель? Среди фрагментов, оставшихся от тех последних дней, когда Пилос еще не был предан огню, сохранились приказы местным новобранцам — воинам и гребцам — сражаться с неким врагом. Записи удручающе обрывочны: глиняным табличкам не дано было уцелеть в пылающей от пожара гончарне.
Среди разрозненных черепков в огромной груде нашлись и такие, где вместе с расчетом количества продуктов сохранился перечень рабынь, растивших лен на полях: женщины и дети с побережья Малой Азии, женщины и дети из окрестностей Трои и среди них «…женщина из Трои, служительница бога».
Эта интригующая надпись станет для нас последним из исторических фактов.
А я поведаю вам сказание. Когда-то в давние времена жила-была в Пилосе девочка-рабыня, дочь женщины из Трои, посвященная Владычице Мертвых: воплощение богини, ее орудие и голос. И жил-был царевич, с жалкой горсткой соплеменников вручивший себя воле ветров в поисках новой земли за морем. И жил-был корабельный кормчий, в грезах о дальних горизонтах движимый верностью и волей судьбы.
Моя история — о них. Взойдите со мной на черный корабль, нас ждет путешествие по суше и морю: от обреченного острова Мертвых к стенам города пиратов, от храмов Библа до египетских дворцов и затем до самых врат подземного мира. Надеюсь, приключение будет увлекательным!
С любовью, Джо Грэм.
Пифия
Знайте, что кем бы я ни была — прежде всего я дочь своего народа Мой дед занимался корабельным ремеслом в нижнем городе. Мать говорила, он делал рыбацкие лодки и однажды работал на постройке большого корабля — одного из тех, что ходят вдоль берега и дальше к островам. Моя мать была его единственной дочерью. Когда город пал, ей едва сравнялось четырнадцать, ее только что сговорили замуж.
Тело моего деда, брошенное на улице, еще не остыло, когда солдаты выволокли мать в переднюю комнату. Натешившись, они отогнали ее к кораблям, вытащенным на берег у гавани, и ахейцы метали жребий, определяя ей судьбу наравне с прочими женщинами побежденного города.
Она досталась старому пилосскому царю, и ее погрузили на корабль, спешно отчаливший в преддверии зимних штормов. Во время пути ее не отпускала дурнота — мать думала, что от качки. Но к прибытию в Пилос стало ясно, что есть и другая причина.
Царю Нестору, уже тогда старцу, служили рабынями дочери знатных домов Вилусы: они пряли шерсть и мололи зерно, готовили еду и ткали одежды. Для дочери корабельщика с округлившимся от неизвестно чьего семени чревом нашлось место лишь на полях — с другими рабынями возделывать лен, растущий вдоль реки.
Я родилась в разгар лета, когда земля погружена в сон и великая Владычица спускается править подземным царством, оставляя наш мир палящему солнцу. Я родилась в ночь, когда впервые восходит Сотис, однако о значении этого не подозревала еще многие годы.
Моя мать, дочь корабельного мастера, всю жизнь прожила вблизи моря. Сейчас ей хватило бы утра, чтобы дойти до побережья, вот только рабыням не позволено отлучаться. Снедала ли ее тоска по дому, или мой младенческий крик напомнил ей давние знакомые звуки, но мать назвала меня Чайкой — именем чернокрылой птицы из тех, что носились над нижним городом.
Ко времени осенних дождей я подросла, и мать, работая в поле, привязывала меня за спиной.
Самое раннее, что я помню, — как лучи зеленого света пробиваются сквозь склоненные над рекой деревья, как журчит вода по каменистой отмели, как поют за работой женщины из Вилусы и Лидии. Их песни учили меня первому языку — языку моего народа, принесенному в изгнание.
Среди детей, рожденных рабынями из Вилусы, я была старшей. До меня здесь родились только дети лидийских женщин с южного побережья и Кила, светловолосая девочка из Иллирии, лежащей к северо-западу от Пилоса. Кила стала первой моей подружкой; с ней вдвоем мы плескались в реке, пока матери трудились на полях. Потом Килу приставили к работе. Я знала, что такой будет и моя жизнь — в мерном ритме трепания льна, сбора урожая и разливов реки. Ничего другого я вообразить не могла. Даже мой прибрежный мирок оставался еще во многом неизведанным.
В лето, когда мне исполнилось четыре, появился Триот — сын царской сестры, высокий и светловолосый, прекрасный, как летнее солнце. Он остановился напоить коней и заговорил с моей матерью. Что-то в этом меня насторожило.
Через несколько дней он приехал снова. Помню, как разглядывала его, пока они говорили: Триот стоял по щиколотку в реке, рядом со склоненными головами коней. Мне снова почудилось что-то странное, ведь обычно мать не улыбается.
После того он приезжал чаще, и меня порой отправляли спать к Киле и ее матери.
В пятое мое лето родился брат, мягковолосый и светлый, с ясными глазами цвета серо-голубого моря. Я смотрела на свое отражение в реке — на волосы, черные, как у матери, и глаза, как ночные омуты — и раздумывала о чем-то незнакомом. Брат не такой, как я.
Триот подкидывал его высоко в воздух, чтобы заставить рассмеяться, и показывал его друзьям, когда те проезжали на колесницах по нашей дороге. Сам Триот лишь недавно стал взрослым, и у него еще не было сыновей, даже от рабынь. Он привозил матери подарки.
