ГЛАВА I
1
Уютно, немноголюдно, чистенько и очень дорого. Таких частных ресторанов в центре Москвы пруд пруди. Цены гостя не смущали. Обеспеченный человек может себе позволить ужин в престижном модном заведении с экзотическим меню и редкими напитками.
Клиента смущал яркий свет. Он придирчиво относился к своей внешности. Дело не в одежде. Вид безукоризненный, впору выходить на подиум. Но что делать с лицом? За последнее время оно превратилось в моченое яблоко. Глаза потускнели, веки набухли, морщины стали глубже.
Он достал из кармана темные очки и водрузил их на переносицу, скрыв тем самым большую часть недостатков.
Метрдотель не заставил себя ждать. Фрак, бабочка, седая шевелюра и масса достоинства. И где такое чудо откопали? Одеколоном за версту несет.
— Слушаю вас.
— На мое имя заказан тринадцатый столик.
Он открыл папку белыми холеными руками и пробежал глазами по списку.
— Слепцов Павел Михайлович.
— Совершенно верно.
— Прошу вас, пройдите со мной.
Столик номер тринадцать располагался у окна и предназначался для двоих посетителей. Цветы, подсвечник, белая скатерть и ваза с фруктами.
— Прошу вас, сударь, — он отодвинул стул. — Заказ сделаете сейчас или позже?
— Триста граммов коньяка и бутылку минеральной. Остальное потом.
— Слушаюсь.
— Вам бы Фирса играть в «Вишневом саде». Седые брови метра слегка вздрогнули.
— Приятно слышать. Я его играл.
— Оно и видно. Теперь играете метрдотеля.
— Тот же театр.
— Только зарплата выше.
— На несколько порядков.
— Вы того стоите.
— Вы писатель, вам виднее.
Старик откланялся и отошел.
Слепцов улыбнулся. Его еще помнят и узнают. Даже очки с темными стеклами на пол-лица не помогли.
Коньяк принесли быстро. Первую рюмку он проглотил залпом, вторую медленно цедил, поглядывая в окно. Вечерний Арбат выглядел печально. Наступил сентябрь, мокрый асфальт, желтая листва, ветер и понурые пешеходы с зонтиками. Сезон скребущих на душе кошек.
— Добрый вечер.
Он оторвался от унылого пейзажа и поднял глаза. Перед ним стояла элегантная дама в черной широкополой шляпе. Слепцов встал и поцеловал ей руку.
— Вы не меняетесь, Надежда Пална. Все так же хороши и элегантны.
Она устроилась напротив.
— Когда я видела вас в последний раз, Павел Михалыч, вы называли меня Надюшей и шлепали по попке, а потом перевалились через борт теплохода и утонули.
— Искусство требует жертв.
— Как же иначе. Вы пишете книги о знаменитостях, ставших покойниками по непредсказуемой прихоти судьбы. Читателям невдомек, в чьих руках находятся поводья и кнут, с помощью которых судьба выписывает такие выкрутасы.
— Я уже давно ничего не пишу. Вдохновение меня покинуло, хлопнув за собой дверью.
— Не кривите душой, Павел Михалыч. Если в вашем столе нет новых рукописей, то вы преступник. Или не пробудились от спячки. Хуже всего, если сопьетесь. Вы же неженка. Без опоры и костылей шагу сделать не хотите. Жаль, если это так.
— В чем-то вы правы. Кошмарная доля мне выпала. Женская, крикливая, мученическая профессия. Это она меня выбрала, а не я ее.
— Любопытная мысль.
— Не моя. Так считал Довлатов.
— Не повторяйте его судьбу. До сих пор вы сами управляли чужими судьбами.
— Два месяца назад у меня умерла жена.
— Последняя ваша опора? Вы бросили Москву, продали свою квартиру и купили особняк за городом. Я наблюдала за вами в течение последнего года.
— Теперь я понимаю, как вы меня нашли. Только зачем вам все это?
— А вдруг вы напишете новый бестселлер? Я же журналистка. У меня свой модный журнал. И если помните, то мы посвятили вашей персоне немало статей. Судя по письмам, вас еще не забыли. Самое время подогреть интерес читателя и начать новую пиар-кампанию. Очередной бестселлер.
— Ради этого вы меня вызвали сюда? Зря. Сделка не состоится.
— Исписались?
— Чтобы писать, надо жить.
— Сент-Экзюпери. Помню. Хватит цитировать. Вы же в расцвете сил. Пятьдесят три года для творческого человека не возраст.
— Давайте выпьем.
Слепцов разлил коньяк в рюмки.
— С удовольствием. Тем более что есть повод. Бурцева достала из сумки увесистую книгу и положила ее на стол перед собеседником.
— Ваш последний роман «Конец млечного пути», подарочное издание в кожаном переплете с тринадцатью иллюстрациями.
Книга выглядела слишком солидной для беллетристики. В таком виде можно издать Библию, но не ширпотреб.
— Каков тираж? — с зависшей в воздухе рюмкой спросил автор.
— Счет идет на единицы. Мы собрали заявки очень состоятельных людей и сделали точечный тираж.
— Точечный? Да тут один переплет стоит уйму денег.
— Художник тоже. Иллюстрации делались в Париже на заказ. Дело не в деньгах. У богатых свои причуды. Вы достойны увидеть хоть одну из своих книг, изданную не на газетной бумаге. К сожалению, могу подарить вам только один экземпляр. Остальные отосланы заказчикам.
— Это ваша инициатива?
— Нет. Деньги на издание пришли от вашей настоящей жены из Франции. Как я понимаю, покойная Алла Васильевна находилась с вами в разводе. Вы к ней вернулись, не разведясь с Еленой Новоселовой. Она и по сей день является вашей законной супругой.
— О чем вы говорите? — Слепцов залпом выпил коньяк и налил себе новую рюмку. — Алена Новоселова погибла. Ее паспорт попал к Лиле Казанцевой, по которому она со мной пошла в ЗАГС, но и Лиля погибла. Выбросилась из окна на моих глазах в Париже. Эта картина преследует меня по ночам до сих пор.
Бурцева улыбнулась, отпила немного коньяку и постучала пальцем по кожаному переплету.
— Все это можно прочесть в вашей книге. Вот только не следует ваши фантазии принимать за чистую монету. Мы-то с вами знаем, как вы однажды утонули и после книги, написанной о собственной смерти, вдруг благополучно ожили. Все в дерьме, а вы в белом фраке.
— О смерти Лили я написал правду. Вот причина, по которой я больше не взялся за перо. Погибла женщина, разбудившая во мне любовь, страсть, азарт. Такими вещами не шутят. Ее смерть сломала меня!
