Книга Игра ангела - Карлос Руис Сафон

1

Писатель всегда помнит и свой первый гонорар, и первыехвалебные отзывы на поведанную миру историю. Ему не забыть тот миг, когда онвпервые почувствовал, как разливается в крови сладкий яд тщеславия, и поверил,будто литературная греза (если уж волею случая его бездарность осталасьнезамеченной) способна обеспечить ему кров над головой и горячий ужин на склонедня. Тот волшебный миг, когда сокровенная мечта стала явью и он увидел своеимя, напечатанное на жалком клочке бумаги, которому предстоит прожить дольшечеловеческого века. Писателю суждено запомнить до конца дней этоголовокружительное мгновение, ибо к тому моменту он уже обречен и за его душуназначена цена.

Мое крещение состоялось в далекий декабрьский день 1917года. Мне тогда исполнилось семнадцать лет, и я работал в «Голосе индустрии»,газете, едва сводившей концы с концами. Она размещалась в мрачном строении, гдепрежде находилась фабрика по производству серной кислоты: ее стены все ещеисточали ядовитые испарения, разъедавшие мебель, одежду, дух и даже подошвыботинок. Резиденция издательства находилась за кладбищем Пуэбло-Нуэво,возвышаясь над лесом крылатых ангелов и крестов. Издалека силуэт зданиясливался с очертаниями пантеонов, выступавших на горизонте, истыканномдымоходами и фабричными трубами, которые ткали вечный багряно-черный покровзаката, встававшего над Барселоной.

Однажды вечером моя жизнь, резко изменив направление, потеклапо иному руслу. Дон Басилио Морагас, заместитель главного редактора газеты,незадолго до сдачи номера в набор соблаговолил вызвать меня в комнатушку,служившую то кабинетом, то курительной. Дон Басилио носил пышные усы ивыражением лица напоминал громовержца. Он не терпел глупостей и придерживалсятеории, будто обильное употребление наречий и чрезмерная адъективация[1] — удел извращенцев и малахольных. Если обнаруживалось, чтосотрудник редакции тяготеет к цветистой прозе, дон Басилио на три неделиотправлял виновного составлять некрологи. Но если, пройдя чистилище, беднягагрешил снова, дон Басилио навечно ссылал его в отдел домашнего хозяйства. Мывсе трепетали перед ним, и он об этом знал.

— Вы меня звали? — робко обратился я к нему спорога.

Заместитель главного редактора неприязненно покосился наменя. Я вошел в кабинет, пропахший потом и табаком, причем именно в такойпоследовательности. Дон Басилио, не обращая на меня внимания, продолжал беглопросматривать статью — одну из множества заметок, лежавших на письменном столе.Вооружившись красным карандашом, заместитель редактора безжалостно правил икромсал текст, бормоча нелицеприятные замечания, точно меня в комнате не было.Я понятия не имел, как себя вести, и, заметив у стены стул, сделалпоползновение сесть.

— Кто вам разрешал садиться? — пробурчал донБасилио, не поднимая глаз от бумаги.

Я поспешно вскочил и затаил дыхание. Заместитель главногоредактора вздохнул, бросил красный карандаш и, откинувшись на спинку кресла, огляделменя c ног до головы с таким недоумением, словно увидел нелепую ошибку природы.

— Мне сказали, что вы пишете, Мартин.

Я проглотил комок в горле и, открыв рот, услышал судивлением свой срывающийся, нелепо тонкий голос:

— Ну, немного, не знаю. Я хочу сказать, что да,конечно, пишу…

— Надеюсь, пишете вы лучше, чем говорите. Не будет либестактным спросить, что же вы пишете?

— Криминальные рассказы. Я имею в виду…

— Я уловил основную мысль.

Дон Басилио одарил меня непередаваемым взглядом. Если бы япризнался, что мастерю из свежего навоза фигурки для вертепа, это явновоодушевило бы его намного больше. Он снова вздохнул и пожал плечами:

— Видаль говорит, что вы ничего. Будто бы выделяетесьна общем фоне. Правда, при отсутствии конкуренции в наших пенатах, неприходится лезть из кожи вон. Но если Видаль так говорит…

Педро Видаль являлся золотым пером «Голоса индустрии». Онвел еженедельную колонку происшествий — только ее и можно было читать из всеговыпуска. Видаль также написал примерно с дюжину умеренно популярных авантюрныхроманов о разбойниках из Раваля, заводивших альковные интрижки с дамами извысшего света. Видаль носил безупречные шелковые костюмы, начищенные до блескаитальянские мокасины и напоминал внешностью и манерами театрального героя-любовникас тщательно уложенными белокурыми волосами, щеточкой усов и непринужденной иблагодушной улыбкой человека, живущего в полном согласии с собой и миром. Онпроисходил из семьи «индейцев» — эмигрантов, сделавших огромное состояние вАмерике на торговле сахаром. По возвращении они отхватили лакомый кусок,поучаствовав в электрификации города. Отец Видаля, патриарх клана, выступалодним из крупнейших акционеров нашей газеты, и дон Педро приходил в редакциюкак в игорный зал, чтобы развеять скуку, ибо необходимости работать у него небыло никогда. Его нисколько не беспокоило, что издание теряло деньги столь женеудержимо, как неудержимо вытекало масло из новых автомобилей, появившихся наулицах Барселоны. Насытившись дворянскими титулами, семья Видаль увлекаласьтеперь коллекционированием лавок и участков под застройку размером с небольшоекняжество в Энсанче.

Педро Видаль был первым, кому я показал наброски своихрассказов. Я сочинил их, когда был еще мальчишкой и подносил в редакции кофе ипапиросы. У Видаля всегда находилась минутка-другая, чтобы прочитать моюписанину и дать дельный совет. Со временем я сделался его помощником, и ондоверял мне перепечатывать свои тексты. Он сам завел разговор о том, что, еслия желаю испытать судьбу на литературном поприще, он охотно меня поддержит ипоспособствует первым шагам. Верный слову, он бросил меня теперь в лапы донаБасилио, цербера газеты.

— Видаль — романтик. Он до сих пор верит во все этимифы, глубоко чуждые испанскому менталитету, вроде меритократии[2]или необходимости давать шанс достойным, а не тем, кто нагрел себе местечко.Конечно, с его богатством можно себе позволить смотреть на мир сквозь розовыеочки. Если бы у меня была сотая доля тех дуро, которые ему некуда девать, я быписал сонеты, и птички слетались бы со всех сторон и ели у меня из рук,очарованные моей добротой и ангельской кротостью.

— Сеньор Видаль — великий человек, — возразил я.

— И даже более. Он святой, ибо он целыми неделями недавал мне покоя, рассказывая, какой талантливый и трудолюбивый мальчик работаету нас в редакции на посылках, хоть у вас и вид форменного заморыша. Видальзнает, что в глубине души я человек мягкий и уступчивый. Кроме того, он мнепосулил в подарок ящик гаванских сигар, если я предоставлю вам шанс. А словуВидаля я верю так же крепко, как и тому, что Моисей спустился с горы соскрижалями в руках, осененный светом истины, открытой ему небожителем. Короче,в честь Рождества, а главное, чтобы наш друг слегка угомонился, я предлагаю вампопытать счастья, как полагается настоящим героям — всем ветрам назло.