1. Она. Бегство Золушки
Карета подъехала на удивление тихо для такого тяжелого рыдвана, так что стражник заметил ее, лишь когда лошади стали. Впрочем, почему «рыдван»? Вполне пристойная карета, только очень большая, подумал стражник. А тихо подъехала из-за этих новомодных рессор…
Это была последняя застава за городскими воротами Аллевы, по кинкарской дороге. Дальше за поворотом начинался лес. Вечерело, и, хотя до темноты еще оставалось часа два, небо было настолько серым и промозглым, что казалось, уже наступили сумерки и сейчас не лето, а середина осени. Такая погода не редкость для Эрда, но радостней от этого не становится. Поэтому стражники, подчиненные магистрату Аллевы, боролись с сыростью и тоской проверенным веками способом. Они резались в кости в караульной будке, прикладываясь попеременно к баклаге, а нести дозор выпадало проигравшему.
Бедолага, продувший жалованье за неделю вперед, ежился от холода у обочины песчаной дороги. Аллева – город небольшой, тихий, и о том, чтобы замостить дорогу, в ратуше даже не задумывались.
Неумолимая сырость пробивала кожаный дублет и шерстяную фуфайку, заставляла ежиться и хлюпать носом. А тут еще того гляди дождь пойдет. Лето, лето, а вовек не отогреешься. И о том, чтоб после стражи в трактир завалиться, мечтать не моги: денег нет…
Городские стены Аллевы, скрывающие нехитрые провинциальные соблазны, тонули в сизой дымке по левую сторону от заставы. По правую, заглатывая дорогу, чернел лес. Именно в ту сторону временами боязливо поглядывал стражник. Не то чтоб для этого были какие-то поводы… Но кровавые легенды прошлого века, в которых крупица правды растворялась в неисчислимых нелепых домыслах, и еще более кровавые воспоминания о десятилетии смуты, где в сочетании со словом «лес» слова «ведьмы» и «оборотни» сменились на «засеки» и «засады», – все это заставляло местных жителей с подозрением относиться к дубравам и ельникам. Отчасти поэтому, а не только по торговой и хозяйственной надобности вокруг Аллевы вырубили лес, еще тридцать лет назад подступавший к самому городу. Теперь можно было не опасаться, что обнаглевшая разбойничья шайка или наплевавший на воинскую дисциплину вольный отряд подберутся к Аллеве незаметно. Да и уже уничтожили, пожалуй, в Эрде все такие разбойничьи шайки, что способны были захватить город, и, уж конечно, вольные отряды. Но все равно, каждый здесь шкурой чувствовал необъяснимую угрозу, исходящую от леса.
Однако карета ехала не оттуда. Она ехала из города. Чинно, неторопливо. И, как положено, остановилась у сторожевого поста.
Карета была явно не из почтовых, но герба на дверце стражник не заметил. Наемная, наверное. Неудивительно – в Аллеве мало кто держал собственный выезд. Она была запряжена четверкой темно-гнедых лошадей, высоких, крепких, выносливых. Кучер, опустивший поводья, был облачен в темно-зеленый кафтан. Воротник он поднял, а шляпу надвинул на самый нос. И продрогший стражник, в общем, его понимал. На запятках кареты громоздился вооруженный гайдук. Оба, кучер и гайдук, молчали, не требуя скорее пропустить карету, и это почему-то разозлило стражника.
– Подорожную!
Он собирался рявкнуть, но в сыром воздухе голос расползся сипением. Его, однако, услышали. Оконце в двери кареты распахнулось, и стражник, чертыхаясь, заглянул внутрь. И остолбенел.
В карете сидела знатная дама. Стражнику нечасто приходилось видеть знатных дам. По правде сказать, никогда. Но сомневаться в том, что это именно дама, а не нарядившаяся в лучшее платье жена купца или чиновника, не приходилось. У купчихи просто не могло быть такого платья, хотя стражник не сумел бы описать – почему. Но все это великолепие из переливчатого шелка и атласа, сияние которого приглушал бархатный плащ, подобали знатной даме, и только ей. И золотые локоны, небрежно упавшие на плечи, ничем не напоминали ухищрения куафера, словно улеглись так сами по себе. В руках у дамы был букет из невиданных в Аллеве цветов – не роз, не лилий, даже не тюльпанов, по которым нынче с ума сходила половина империи, – с круглыми головками из длинных, густых, лохматых лепестков. Букет она отложила и протянула стражнику свернутый лист с гербовой печатью.
– Вот, милейший.
Стражник был не шибко грамотен, и мелкие буквочки, начертанные на бумаге, никак не складывались в слова. Он еще подумал: надо бы остальных позвать, хватит им прохлаждаться… тьфу, то есть греться. Но прежде, чем он успел открыть рот, в ладонь стражника из шитого золотом кошелька скользнул металлический кружок.
– За труды, милейший, – небрежно произнесла дама.
Еще не видя, стражник понял, что монета – высокого достоинства. Такая дама не носит с собой мелочь. Но когда увидел полновесный золотой нобль с профилем его императорского величества Карла-Сигберта, он мгновенно вернул подорожную владелице и махнул рукой.
– Проезжайте, сударыня! Все в порядке!
Воспоминание о проигранном жалованье развеялось, как легкое облачко. Теперь все мысли стражника были лишь о том, как укрыть золотой от остальных караульных. Ведь это была и их смена, и они могли потребовать свою долю.
На карету, отъезжавшую столь же неторопливо, как и прибыла, стражник не смотрел. И, разумеется, не задавался вопросом, почему особа, занимающая высокое положение в свете, путешествует в сопровождении только двоих слуг и даже без горничной по дороге, пользующейся дурной славой. И с чего она двинулась в путь на ночь глядя – ведь до темноты она не доберется не то что до ближайшего города, до приличного постоялого двора?
Тем временем карета достигла леса и скрылась за поворотом. Как не было. Растворились в набрякших сыростью сумерках и четверка гнедых, и кучер, и гайдук. Лишь очень зоркий глаз различил бы сжавшуюся в ком человеческую фигуру.
Женщина обхватила колени руками и поджала босые ноги. Ее светлые волосы потемнели от пота, а загорелое лицо, напротив, залила бледность. Ибо чтобы навести такой сложный морок, да еще держать его продолжительное время, требуется большое напряжение сил.
Она вымоталась. Это поспешное бегство, сутки без сна… а теперь еще тащиться до ближайшей деревни, раздобыть жратву, обувку и, желательно, ночлег – слишком уж мерзостно ночевать нынче в лесу. Потому что монета, брошенная тому дураку у заставы, была настоящей, равно как и розданные у выезда из города. Иначе деньги исчезли бы сразу, как только она скрылась из глаз, и стражи порядка, вместо того чтобы помалкивать о проехавшей даме, начали бы орать о злой колдунье и дьявольском наваждении. А та монета была вдобавок и последней.
Да, умение наводить морок – дело хорошее, но сам по себе морок не наполнит пустое брюхо, не согреет в холода. Заменить башмаки в слякоть он тоже не способен.
