Пролог
Одесса. Солнечное майское утро 199... года. Над городом царит предощущение долгого райского дня и долгого райского лета. Густо пахнет акацией и свежеполитым асфальтом. Прохожие отчетливо счастливы, хотя некоторые и пытаются это скрыть. Время нынче такое. Счастливым выглядеть неприлично.
По одному из уличных притоков, впадающих в привокзальную площадь, не торопясь прогуливаются двое мужчин. Оживленно жестикулируя, беседуют.
Говорит в основном один — безупречно седой, невысокий, со спортивной сумкой на костлявом плече. Несмотря на преклонный возраст, стариком назвать его сложно. И не только из-за сумки. Стариками делают не преклонные года, а преклоненные души.
Второй выглядит лет на тридцать, но рядом со спутником смотрится мальчишкой. Высокий, интеллигентный, с мужским выразительным лицом, он то и дело почтительно посматривает на седого.
При совершеннейшей несхожести оба удивительным образом гармонируют друг с другом. Как могут гармонировать две эпохи, когда последующая с почтением относится к предыдущей.
Парочка вышла на круг, на конечную остановку трамвая, идущего в сторону Большого Фонтана. Терпеливо ждут, хотя трамвай явно не торопится.
— Может, на такси? — предложил молодой.
— Зачем? — удивился старший.
Он осмотрелся. Задержался взглядом на загорелой красотке, сиротливо скучающей у одного из многочисленных коммерческих киосков. Каждого прохожего красотка приглашала к общению вывеской: «Куплю валюту».
Молодой тоже засмотрелся на девушку, седой заметил это. Поддел:
— Понравилась ляля?
Молодой неопределенно пожал плечами. Засомневался:
— Может, поменять... десятку. Седой одобрительно кивнул. Молодой сунул руку в карман и уже сделал шаг к киоскам.
— Ша, — остановил его старший. — Не суетись. — И распорядился: — Стой здесь.
Он достал из кармана портмоне и, на ходу разворачивая его, направился к красотке. Приблизившись, протянул ей зеленую купюру. Девушка приняла бумажку, взялась анализировать ее на фальшивость...
То, что произошло затем, заняло мгновение — не больше. Из-за соседнего киоска выскочил стриженый спортивного типа парень и, не сбавляя скорости, пробежал между седым и красоткой. Пересек финишную ленточку в виде протянутой девичьей руки. Пересекая, выхватил купюру и через несколько метров нырнул в расщелину между киосками.
Утрата купюры почему-то ничуть не расстроила продавца. Он не возмутил-ся, не попытался преследовать бегуна.
В упор с любопытством глянул на девушку, обернулся к запоздало возникшему рядом спутнику. Тронув его за локоть, как ни в чем не бывало повел к остановке.
— Я догоню, — порывался искупить свое опоздание молодой.
— Ша, — наставительно заметил седой. — Куда он денется. Хотя, я вам скажу, глаза бы мои больше его не видели...
Он еще не успел договорить, как из-за киоска уже вышла группа парней. Похожих, как братья. Давешний беглец тоже был среди них. «Родственники» угрожающе двинулись к остановке.
Молодой спутник несколько растерялся. Но тут же взял себя в руки. Шевельнул желваками, сузил глаза. Приготовился к неприятному общению.
Седой вновь тронул его за локоть. Спокойно, снисходительно. Он с любопытством наблюдал за приближением стриженых.
— Сучара... Кого кидаешь? — подойдя, прошипел брат-заводила. В руке его обнаружилась зеленая купюра, зажатая между пальцев. Стриженый небрежно помахал ею. И, скомкав, бросил к ногам седого.
— Накажу ведь, — спокойно и назидательно заметил седой. — За грубость накажу.
Обступившие «братья» угрожающе шевельнулись.
— Ша, дети, — на всякий случай предостерег он их от ошибки. — Вы чьи? Папины? — И вслух заразмышлял: — Может, сказать Папе, шо хапнули у меня сотку? Вернете же ж наcтоящую.
«Братья» как-то сразу озадачились. Присмирели. Не знали, как повести себя.
Седой присел, поднял с асфальта скомканную купюру. Развернул ее, разгладил. Осмотрел с обеих сторон. Молодой тоже глянул. Стороны оказались одинаковыми. И с той, и с другой дружелюбно взирал президент. Не наш, а их. Зеленолицый.
— Зачем выбрасывать, — заметил седой стриженому. — Таких, как ты, — много. — И вдруг поделился с ним наболевшим: — Что тебе сказать... Когда кидает приличный человек, сотки не жалко.
Он шагнул сквозь частокол стриженых голов, образовавших коридор. Отойдя, как ни в чем не бывало спросил молодого:
— Как лялька?
— Она с ними? — наивно спросил молодой.
Старший не ответил. С укором и с грустью заметил:
— А вы спрашиваете, как сейчас работают?..
Кем был молодой человек — неизвестно. Да это и не имеет значения. Достаточно того, что он с уважением внимал словам седого, который был расположен их произносить.
А вот кем был седой, в Одессе знают многие. И хотя звали его Исаак Михайлович, все знали его почему-то под странной кличкой Грек. Фамилии же не знает никто. За исключением близких родственников, администраторов гостиниц и одного следователя, так и не сумевшего довести дело до суда.
Греку, известному в городе и в бывшем Союзе аферисту, сейчас далеко за семьдесят. Ему есть что рассказать молодежи, есть что вспомнить. И кого...
Но если раньше его коронным было одно словечко: «ляля», — то в последнее время от него чаще можно услышать целую фразу из трех слов:
— Кто так работает...
Афера. Вряд ли среди деяний, осуждаемых законом, сыщется другое, в такой же степени вызывающее снисходительное отношение. А то и симпатию. Причем симпатию даже у добропорядочных граждан. Конечно, лишь в том случае, если деяние это не коснулось их лично.
Можно рискнуть предположить, что если когда-нибудь осуществится утопическая мечта человечества и с преступностью в мире будет покончено, то это самое человечество, лишенное афер и слухов о них, почувствует себя в чем-то обделенным. И время от времени будет подумывать: «Черт его знает... Может, не стоило перегибать палку? В конце концов, афера — это не так уж и вредно. И где-то даже в чем-то развивает...»
Но пока что беспокоиться по поводу угрозы аферистского затишья не стоит. Аферисты и кидалы здравствуют и не бездействуют. Хотя в последнее время и наметились досадные тенденции. К утере традиций, к откровенной кустарщине.
Когда-то Одесса была кузницей кадров для этой отрасли, блестящим университетом, да простят меня боги! Тот же Остап Бендер — образ собирательный, но символичный. Ведь собирали его с миру по нитке. И какой был мир и какие нитки! А нынче? Сложно сказать.
