Глава 1
Рост потянулся, руки, ноги, даже шея и торс – все стало «не своим», от долгой и вынужденной неподвижности такое случается. Но в том, что происходило, было что-то еще, более сложное и малопонятное. И сразу же услышал приказ Баяпошки:
– Не вертись.
Ростик немного рассердился. Но скорее от смущения, которое он теперь почему-то постоянно испытывал перед этой красавицей, его бывшей женой, аймихошей и художницей, матерью его второго сына Гаврилки, сестрой его нынешней жены Винрадки. Она сидела с задумчивым видом перед огромным, чуть не в половину чертежного стандарта, листом шершавой бумаги и старательно водила по нему толстым черным карандашом «Кремль». На Роста она почти не смотрела, но иногда он чувствовал идущую от нее волну горячего внимания. А ведь обещала не усугублять…
– Ты кого рисуешь? – спросил Рост, давая выход смущению. – Меня или как договаривались?
– Как договаривались, – быстро отозвалась Баяпош-хо. – Не злись и не волнуйся, все получится.
Договаривались они о том, что Баяпошка будет рисовать всех тех, кого Рост встречал в своем плену, – чегетазуров, несупен, ярков, вас-смеров, кваликов, вырчохов, Докай, боноков и тех, других мдуз, которые ходили по Нуаколе в жестких прозрачных скафандрах и иногда выпускали какой-то пар, от которого все прятались. Словом, тех, кого он был способен отчетливо вспомнить, хотя, если бы он действительно постарался, вспомнить, разумеется, смог все – тренировки аймихо, которым Гринева когда-то подвергали, не прошли даром.
– Ты им случайно не портретное сходство придаешь? – снова спросил Ростик, потому что успокиваться не собирался. Правда, при этом он ни на мгновение не сомневался, что действительно у Баяпошки все получится. Но беда-то была в том, что у него не слишком выходило, вернее, он просто не желал вспоминать многое из того, что с ним случалось в плену.
– Я рисую, чтобы потом можно было выгравировать их на стали. Этими гравюрами мы набьем твою книгу, и тогда…
Что тогда, Рост не стал слушать.
– Я не против иллюстраций, но зачем? Кому это нужно?
– Ты не спорь, ладно? – Баяпошка слегка прищурилась, тоже, вероятно, от избытка чувств. – Не тебе решать, что важно и кому нужно.
– Именно мне. – Он уже сдался, но на словах признавать этого не хотел. – Посадите десяток людей за ненужные гравюры, оторвете от более насущных дел… Не понимаю.
– А как их узнать, если кто-то, не ты и не мы, аймихо, их увидим? У тебя есть более дельное предложение? – холодновато спросила Баяпошка. Вздохнула, добавила: – Так что не вертись. Когда ты вертишься, тебя читать труднее.
Дело было в том, что Ростик, когда действительно понял, что вернулся, что вырвался из плена пурпурных, для посвящения всего честного народа написал книгу. Сначала он, конечно, хотел просто дать отчет о своем житье-бытье, которое в плену было не слишком веселым и сладким. А потом увлекся и накатал огромный текст, иногда даже слишком подробный, почти роман, который теперь, по словам тех, кто приезжал к нему, читали все подряд. На самом деле – все, кому не лень.
Но вот описания разных существ, которых он видел и которых сам-то представлял очень живо, ему не удались, вероятно, все-таки он был не романист. Тогда и родилась идея, которую озвучил, кажется, Сатклихо, чтобы Баяпошка сосредоточилась на его, Ростиковых, мозгах и вычитала из памяти подлинный вид различных разумников. Этим теперь они и занимались. К слову сказать, Баяпошка за те годы, пока Роста не было, стала не только женой Эдика Сурданяна, не только родила еще четырех ребятишек, помимо Гаврилки, но и сделалась штатной художницей Боловска. Что было необходимо, потому что после Переноса восстановить процесс фотографирования не выходило, вероятно, не удалось получить в достаточном количестве требуемую для этого химию. А старинные технологии, например, на асфальте, как было когда-то, когда фотографию только изобрели, оказались напрочь забыты.
Кстати, имена этих четырех ее детей Рост при всем старании и знании трех иных языков Полдневья, кроме русского, выучить так и не сумел. Должно быть, подзабыл природный язык аймихо, да и не слишком хорошо узнал его, когда из него делали Познающего. А их русские аналоги… Да, русский он тоже, как с удивлением обнаружил, трудясь над манускриптом, изрядно запустил. Для его уха русский теперь частенько звучал необычно, чуждо, и если вслушаться, то Рост даже некоторые слова произносил неуверенно.
– Я вообще не соображаю, что ты меня читала, – буркнул Рост, пробуя снова сосредоточиться на внешности вычохов.
– Чувствуется великий стилист, – отозвалась Баяпошка, не отрываясь от своего листа бумаги. – И с сильнейшим романическим уклоном.
Действительно, и это за Ростиком теперь водилось. Он иногда такие пируэты на родном-то, на русском закладывал, что только держись. Объяснялось это, конечно, тем, что слишком много лет ему пришлось даже думать на едином, а на этом языке его фраза не резала бы слух. Собственно, она могла прозвучать абсолютно правильно, он был в этом уверен.
Баяпошка подняла голову, почерневшими пальцами, которыми размазывала зачем-то карандаш, острожно убрала прядь волос с глаз.
– Что с тобой делать? Ведь не хочешь мне помогать. Как я могу чего-нибудь добиться?
Конечно, кто-то должен был подойти. Только она обостренным своим внутренним видением поняла это раньше Роста. Но теперь и он понимал, что вот сейчас…
Они сидели на берегу моря, чуть в стороне от Храма. Дальше их на песке возились дети под присмотром Ждо. С десяток бакумуренышей, дети Баяпошки, которых она приволокла с собой в Храм из Чужого города, где ее новое семейство ныне постоянно обитало при Эдике, а еще дальше Гаврилка да трое детей мамы – Пашка и Машка, почти уже совсем взрослые, и их младший брат Степан. Кстати, эти трое последних приходились родней и самому Ростику, только он не мог, не хотел в это поверить.
Еще в этом импровизированном детском питомнике обреталась его дочь от Винрадки, получившая диковатое, но приятное на слух имя Роса. Роска обихаживала его вторую дочь от Винрадки, свою сестрицу – Дарью Ростиславовну всего-то трех лет от роду. Это и была новая поросль Боловска, хотя скорее все-таки Храма, его обиталища, его дома.
Рост присмотрелся, так и есть, около людей совершенно по-человечьи кружили дети аглоров, все шестеро, только их было почему-то плоховато видно, хотя некоторые были без плащей невидимости. Впрочем, троим из них плащи были сделаны уже полностью, и теперь оставалось только менять куски на вырост… Нет, это Степка возился с Гаврилой в плащах, а аглоры были как раз без нуз.
Выучить бы мне весь этот выводок, решил Рост и обернулся в другую сторону, к Храму. Из-за пристройки, в которой обитали аглоры, вылетел выводок молодых мангустов, возглавляемый Табаском, что тоже было необычно. Кесен-анд'фы только плодиться приходили в Храм, а обычно обитали в лесу, особенно молодняк, которому уже мешала слишком плотная опека старших.
