Пролог
Сначала Федор взял паузу, как хороший тенор берет высокую ноту. А потом заговорил:
– Нарушаем, гражданка Анна Сергеевна. Плохо. Очень плохо.
– А вы… – Гражданка Анна Сергеевна поежилась. – Прокурор?
Если верить «делу», ей через месяц должно было исполниться четырнадцать.
Обстановка комнаты меньше всего напоминала кабинет прокурора. Хотя, если честно, Федор ни разу в прокурорских кабинетах не был, а его «клиентка» – и подавно.
Красочная роспись на стенах выбрасывала гостей на пляж в океанской лагуне. Мягкий ковер на полу не позволял сделать и пары шагов, чтобы при этом не расслабиться. Федора и Анну Сергеевну не разделяло ничего, сидели в креслах друг напротив друга. Кресло Федора располагалось так, чтобы он всегда оказывался справа от посетителей. Предполагалось, так они больше доверяют.
Сквозь прозрачные чехлы спинки и сиденья можно было увидеть, что внутри не поролон и не пружины, а разноцветные, наполовину сдутые воздушные шары. Довольно прочная штука, надо сказать, если специально не прокалывать. В таком кресле любой посетитель быстренько менял свое состояние.
Острые углы в кабинете были только у планшетки, что лежала у Федора на коленях.
– Нет, не прокурор, – правдиво ответил Федор. А потом солгал: – Психолог.
– Я не знала, что мы к психологу… – Девочка выпрямилась. Была она рыжеватой, и в изгибе губ проглядывала хитринка. – Я нормальная.
– Конечно, нормальная! – уведомил Федор. – Иначе не попала бы ко мне. Я же сказал «психолог», а не «психиатр». Понимаешь разницу? А после нашей беседы уже решу, с кем ты познакомишься еще. Может, и с прокурором.
– Я ничего не делала! – повысила голос девочка. – Ничего не воровала!
– Не кричи, – прошептал Федор, слегка наклонившись к ней.
В нем было под два метра, и наклон со стороны чем-то напоминал маневр башенного крана.
Девочка заговорила тише и тоже чуть-чуть наклонилась к собеседнику.
– Я ничего не воровала. Оно само появилось, честно! Только мне никто не верит.
В ее глазах заблестело. Федор понимал, что девочка, какой бы вид на себя ни напускала, испугана и растеряна.
Вот тогда и сказал:
– Я верю.
– Врете вы все! – Анна откинулась на кресле, надувные шарики недовольно заскрипели.
– Я верю, – спокойно повторил Федор, а про себя вспомнил знаменитое «верую, ибо абсурдно». – Все эти вещи ты не брала. Они появились сами по себе.
– Как вы мне можете верить? – донеслось из соседнего кресла. – Вы же не знаете…
– А мне и не надо знать. Я вижу, что ты не обманываешь. Зрачки, дыхание, цвет лица – они все говорят правду.
Девочка завертела головой – скорее всего в поисках зеркала. Убедиться, а заодно проследить, не сболтнут ли зрачки и прочее чего лишнего.
Зеркало было далеко. Вставать Анна Сергеевна постеснялась.
Федор очень не любил врать. Особенно детям. Впрочем, сейчас он не то чтобы обманывал. Всего лишь говорил полуправду. Конечно, отсутствие лжи в словах Анны неплохо выдавала и мелкая моторика, а Федор научился быть очень и очень наблюдательным. Даже без применения магии.
Но еще красноречивее правду демонстрировала аура. Вот только подводить девочку к тому, что такое «аура», следовало очень постепенно. Анна не имела понятия, кто она такая на самом деле, и это было любопытнее всего.
– Вы… скажете, что я ничего не украла?
– Скажу, – ответил Федор. – Если будешь хорошо себя вести.
На наркотики ее проверяли, в группу риска не входила. Нормальный подросток из неполной семьи. Мать – преподаватель музыкального училища. Она же и привела дочь в полицию, когда дома начало регулярно появляться все то, чего на ее зарплату купить было нельзя. Естественно, заверения дочери, что «оно все само», и слушать не подумала.
– Буду. – Анна посмотрела на Федора исподлобья.
– Вот и славно. Как ты это делаешь? Сотовый, например?
– Я рисую. Вообще-то я не умею на самом деле. Лампу гашу, зажигаю свечки и краски размазываю.
– Жалко, что ты ничего не принесла с собой.
– Ну, я же не знала!
– Ладно. – Федор подумал, что нужно будет обязательно изучить ее рисунки.
– Я это зову «малярия».
– Ага. Вы думаете, это бредит «малярия»? – Федор улыбнулся. – Это было, было в Одессе…
– Приду в четыре, сказала Мария. Восемь. Девять. Десять, – отозвалась Анна.
– Знаешь Владим Владимыча? – Федор не удержался и еще раз мельком взглянул в анкетные данные. Все правильно, тринадцать лет.
– Только двухтомник, – не моргнув глазом ответила Анна. – Красный такой…
– Чудеса!
Если совсем честно, то для Федора это были чудеса большие, чем квартира, заваленная добытыми из воздуха предметами, и девочка, сама себя обучившая творить волшебство.
– Ты рисуешь то, что потом появляется?
– Нет. Я же говорю – «малярия». Рисую, что в голову взбредет. Просто цветные пятна. Иногда там какие-то схемы приходят дурацкие… А потом что-то появляется. Я даже не думаю про это, даже и не хочу иногда, а потом смотрю – оно уже есть.
– И все?
– И все! Ведь уже проверяли: ничего из того, что у меня нашли, нету в розыске. Оно ни у кого не пропало. Я могу даже это все отдать. Я ничего не нарушала!
– Нарушала. – Реплика у Федора вышла не резкой, а округлой. – Закон.
– Ну какой, какой закон? – Анна вытянулась в струнку. Фигурка у нее была худосочная, так что сравнение оказалось самым подходящим.
– Ломоносова, Михаила Васильевича. И Лавуазье, Антуана Лорана. Они его независимо открыли.
– А что, за это судят? – спросила Анна не то с удивлением, не то с вызовом.
В чем заключается закон Ломоносова-Лавуазье, она не знала. Так же, как не знала, что даже на современном уровне человеческая физика отнюдь не считает его стопроцентно верным. А вот… хм, скажем так, физике нечеловеческой ограничения этого закона были известны давным-давно.
