В предлагаемой повести я попытался описать жизнь лисицы из глухих лесных районов Восточной Канады. Героя книги, Рыжего Лиса, вполне можно считать типичной лисой как с точки зрения его характерных особенностей, так и с точки зрения его образа жизни, хотя Рыжий Лис сильнее и умнее обычной, средней, лисицы. Это последнее обстоятельство отнюдь не препятствует ему быть подлинным представителем своей породы. Рыжий Лис лишь олицетворяет собой физические и умственные способности лисиц в их наивысшем выражении — эти способности проявлены лисьим родом в целом. В помете народившихся лисят обычно бывает лисенок, который сильнее и крупнее остальных и который обладает более ярким и привлекательным окрасом. Нередко случается также, что в одном и том же помете среди других лисят родится лисенок более сообразительный и более ловкий, чем все его братья и сестры. Исключительная физическая сила и исключительный ум порою соединяются в одной индивидуальности. Такое сочетание и порождает лисицу, подобную той, какую я сделал героем своей книги.
Различные случаи из жизни Рыжего Лиса, описанные в повести, основаны не только на моем знании особенностей лисьего рода, на изучении его умственных способностей — здесь тщательно учтены и свидетельства трезвых, осторожных наблюдателей. Каждое из описанных событий происходило с какой-то рыжей лисой в прошлом, как может произойти с другой рыжей лисой в будущем. Все эпизоды повести, где проявляется ум, приспособляемость или проницательность лисицы, в изобилии подтверждены показаниями людей, знающих толк в точных наблюдениях. Тут я держусь в границах установленных фактов. Что касается эмоций, проявляемых Рыжим Лисом, то даже особо недоверчивый читатель вполне может считать их эмоциями лисицы, а не эмоциями человека. Поскольку человек является тоже животным, он сам подвержен множеству эмоций, которые не могут не быть общими с эмоциями других, не столь уж малочисленных представителей животного царства. Любое детальное описание индивидуума, принадлежащего к высокоразвитому виду животных, должно заключать в себе какие-то эмоции, не совсем чуждые и человеку, если бы человек оказался в тех условиях, в каких находится данный животный индивидуум. Такой взгляд на вещи отнюдь не означает, что кто-то приписывает представителям животного мира эмоции человека, как это может показаться иным опрометчивым критикам.
Глава I Ценою жизни
Два голоса — густой, словно звон колокола, лай и заливистое, истошное тявканье — вдруг зазвучали в предрассветной тишине апрельского утра. То мелодично звеня, то перебивая друг друга и на миг смолкая, усиливаясь и ослабевая, они как бы вплетались в нежные краски ландшафта, мерцающего серыми и сиреневыми отсветами солнца, которое вот-вот должно было показаться над горизонтом. В заросшей перелесками и чащобами долине, меж фермерских усадеб еще белели кое-где пятна снега, державшегося по глубоким оврагам, но на южном склоне гор, где дикий лес временами уступал место полурасчищенным бугристым выгонам, ясно давала себя знать весна. Робкая зеленая дымка уже окутывала заросли берез и тополей, стлалась по пастбищам, а клены были покрыты розовой вуалью, словно на них лег румянец восхода.
Несмотря на то что голоса собак звучали стройно и мелодично, в самом их упоении слышалось что-то зловещее, чудилась неотвратимая угроза. Уловив первые отдаленные звуки лая, донесшегося из туманной долины, старый рыжий лис вскочил со своей лежки, укрытой под кустом можжевельника на высоком речном берегу. Сна у него сразу как не бывало, лис стоял и настороженно вслушивался. Затем он сделал несколько шагов по гребню берега, который был совершенно открытым, если не считать двух-трех кустиков и камней, и на прогретых песчаных местах уже порос травой. Лис замер у входа в нору, частью загороженного ветвями можжевельника. Через несколько секунд оттуда торопливо вылезла лисица — она была мельче, чем лис, — и, навострив уши, стала позади него.
Ужасающий лай раздавался все громче, все ближе, время от времени он на минуту стихал: след, по которому мчались собаки, заводил их в густые дебри ельника и пихтача. На хитрой серовато-желтой морде старого лиса появилось озабоченное выражение: он понял, что собаки бегут по тому самому следу, который он оставил два часа назад, возвращаясь после обхода курятников на фермах. Он принял тогда все меры предосторожности, много раз сбивая и запутывая следы, но он знал, что в конце концов, несмотря на всяческие уловки и ухищрения, собаки могут оказаться вот здесь, у этой теплой норы на прибрежном бугре. А ведь его лисица лишь вчера родила лисят — пятеро слабых, беспомощных детенышей, попискивая, лежали на дне норы. Когда поджарая рыжая мать сама поняла то, что уже хорошо знал лис, она с едва слышным рычанием обнажила клыки и, загородив вход в нору, стала, не двигаясь с места, словно олицетворение свирепой решимости — грозный противник любому зверю, если это только не могучий медведь или пантера.
Однако лис великолепно сознавал, что на этот раз, чтобы отвратить надвигающуюся беду, требуется большее, чем просто отвага. Ему были известны обе собаки, чьи звонкие голоса столь некстати неслись сюда по сладкому весеннему воздуху. Он помнил, что это были неукротимые бойцы, полные сил и хорошо знавшие законы леса. Ради тех пятерых беспомощных существ, которые дремали в глубине норы, нельзя было допустить, чтобы в битву вступала мать. Если она погибнет или даже будет серьезно ранена, детенышам грозит неминуемая смерть. Насторожив свои острые уши и приподняв переднюю лапу, всею позою выразив уверенность и твердую готовность, лис задержался еще на секунду, стараясь установить, на каком расстоянии находятся завывающие собаки. Но вот струя воздуха, потянувшая из долины, донесла звуки лая совсем отчетливо: собаки были близко. Лис, словно молния, кинулся вниз по склону и побежал в заросли, спеша перехватить врага.
Ярдах в двухстах от пригорка, где была нора, по краю косогора текла речонка, теперь вздувшаяся от весенних дождей и говорливая. Некоторое время лис бежал вдоль ее русла, то по одному берегу, то по другому, и прыгал среди бешено крутящейся пены, перебираясь с камня на камень, каждую минуту отскакивая в сторону, в густые прибрежные кусты. Таким приемом он хотел запутать свой след, скрыть его как можно надежнее. Потом, решив, что он удалился от логовища вполне достаточно, выбежал на свой прежний след и, пересекая его, умышленно задержался на мгновение: свежий запах должен был теперь наверняка заглушить старый.
Лай и заливистое тявканье раздавались уже совсем близко, где-то рядом. Лис не торопился, он рысцой бежал между негустыми деревьями и оглядывался через плечо, выжидая, что будут делать собаки, напав на его свежий след. Ему не пришлось ждать и минуты. Из зеленеющих зарослей тополя выскочили собаки — они неслись, нагнув головы к земле. Впереди бежал и не смолкая лаял желто-коричневый пес с мощным загривком, висячими ушами и большой вислогубой мордой. Это был гончий-полукровка: его беспородная родительница не смогла вытравить инстинкта, передавшегося от кровного и прекрасно обученного кобеля. Второй пес, несшийся по пятам за первым, не так уж усердно принюхивался к следу; он то и дело возбужденно посматривал по сторонам и от избытка чувств визжал и тявкал. Длинные челюсти и волнистая шерсть этого рослого черно-пегого ублюдка говорили о том, что в жилах его весьма смешанных предков текла струя крови шотландской овчарки.
