Ирландцам Нового Орлеана, которые в 1850-х годах построилина Констанс-стрит великолепную церковь Святого Альфонса и таким образомподарили нам прекрасный памятник веры и архитектурного искусства
…но эхо каким-то непостижимым образом начало разрушать еесвязь с жизнью. Услышанное в тот момент, когда она уже утомилась, эхо умудрилосьпрошептать. «В мире есть место для сострадания, благочестия и отваги, что, посути, одно и то же. В мире существует и разврат. Существует все, но ничто неподдается оценке».
Э. М. Форстер. «Путешествие в Индию»
Перевод В. Иванова
И трепещут.
Перевод С. Роговина
Также веруем мы, что многие создания будут прокляты;например, ангелы, что упали с Небес вследствие гордыни своей, и теперь они –враги рода человеческого; и те смертные, что покидают сию юдоль скорби внелона Святой Церкви нашей, то есть язычники; а также те, кто крещены,однако жизнь ведут не христианскую и умирают, лишенные любви, – всем имсуждены адские муки на веки вечные, как учит Святая Церковь. И невозможно быломне, осознав это, поверить, что все обернется к лучшему, как то показывалГосподь наш. Но не было дано мне ответа на мое откровение, кроме следующего:«Что невозможно для тебя, для меня не невозможно. Свое слово я сдержу целиком иполностью и сделаю так, что все обернется к лучшему». Так милость Господнянаучила меня…
Юлиана Норвичская.
Перевод А. Гузмана
Глава 1
Еще не прошло и двадцати минут с того момента, как тыоставил меня здесь, в кафе, с того момента, как я отрицательно ответила на твоюпросьбу написать историю моей смертной жизни, рассказать о том, как я сталавампиром, – о встрече с Мариусом всего через несколько лет после егоРождения во Тьму.
И вот я открыла твой блокнот и пишу одной из тех вечныхчернильных ручек с тонким пером, что ты мне оставил. Чувственный след черныхчернил на дорогой, безупречно белой бумаге приводит меня в восторг.
Естественно, Дэвид, ты оставил мне нечто элегантное –красивую приманку. Ведь переплет этого блокнота сделан из темной лакированнойкожи с узором из прекрасных роз без шипов, но с листьями – узор в конечномсчете остается не более чем узором, но свидетельствует об основательности. Этотпереплет словно гласит: «Тем, что написано под этой тяжелой и красивойобложкой, пренебрегать нельзя».
Плотные страницы с бледно-голубыми линейками… Ты практичен,ты все продумал и, вероятно, знаешь, что я редко брала в руки перо и бумагу.
Даже в резком царапанье пера по бумаге есть что-топленительное – оно напоминает мне о тончайших древнеримских перьях, которыми я,склоняясь над пергаментом, писала письма отцу или заполняла страницы своегодневника… Ах этот звук! Единственное, чего мне сейчас не хватает, – этозапаха чернил, но ведь в руках у меня изящная пластмассовая ручка, и она будетоставлять тонкий и глубокий след еще на многих сотнях страниц.
Вот видишь – я все-таки задумалась о твоей просьбе изаписываю собственные размышления, а значит, кое-что ты от меня получишь. Заокном идет дождь, в кафе не смолкает шумная болтовня, и я вдруг поняла, чтовозвращение на две тысячи лет назад не обязательно будет агонией, а можетдоставить чувство, близкое к удовольствию, как, например, кровь. Вероятно,поэтому я уступаю тебе, подобно тому как уступают всем нам смертные.
Я тянусь за жертвой, одолеть которую нелегко, – за моимличным прошлым. Возможно, эта жертва убежит от меня с быстротой, способнойпоспорить с моей скоростью. Так или иначе, я выслеживаю жертву, которую никогдане знала в лицо. В этом и заключается волнение охоты – в том, что современныймир называет расследованием.
В противном случае, почему бы я так живо увидела те времена?Ты не давал мне никакого магического зелья, высвобождающего мысли. Для нассуществует только одно зелье, и имя ему – кровь.
«Вы все вспомните», – сказал ты мне по дороге в кафе.
В сравнении с нами ты еще очень молод, но в своей смертнойипостаси успел дожить до столь преклонного возраста – тогда ты был настоящимученым. Наверное, вполне естественно, что ты так смело пытаешься собрать нашиистории.
Но зачем пытаться объяснять здесь истоки твоего любопытства,твоей храбрости перед лицом утопающей в крови истины?
Как же ты смог разжечь во мне это желание вернуться на дветысячи лет назад – почти на две – и рассказать о смертных днях моей земнойжизни в Риме, о том, как я присоединилась к Мариусу и разделила с ним весьмамаленький шанс сопротивляться Судьбе?
Как же смогли корни, давно похороненные, давно отвергнутые,внезапно поманить меня за собой? Дверь распахнулась. Сияет свет. Входи!
Я снова сижу в кафе.
Я пишу, но останавливаюсь и оглядываюсь, рассматриваяпублику, заполнившую это парижское кафе. Тусклые и бесполые современные ткани…Я вижу юную американку в оливково-зеленом военизированном костюме – все еепожитки умещаются в небольшом, перекинутом через плечо рюкзачке; вижу старогофранцуза, вот уже несколько десятилетий приходящего сюда только лишь затем,чтобы насладиться видом оголенных рук и ног, чтобы упиваться жестами молодых –как вампиры упиваются кровью – в ожидании того драгоценного, словноэкзотический камень, момента, когда женщина со смехом откинется назад, держасигарету в руке, и ткань ее синтетической блузки натянется на груди…
Старик… Седые волосы и дорогое пальто. Он ни для кого непредставляет опасности. Сегодня он вернется в скромную, но элегантную квартиру,где проживает со времен последней великой мировой войны, и будет смотретьфильмы молодой красотки Брижит Бардо. Он считает, что живет. Он не прикасался кженщине вот уже десять лет.
Я не отвлекаюсь, Дэвид. Я бросаю якорь. Ибо я не стануизливать свою историю, словно пьяный оракул.
