В конце концов, я дошел до того, что перестал понимать, как долго длится мое одиночество. Наверное, мне стоило следить за временем: зачеркивать дни, отмечать, сколько прошло недель и месяцев. Или с тех пор прошел уже год? Может быть, а может, и нет. Я правда без понятия. Знаю только, что минуло больше одного сезона, но меньше одной жизни.
Я определенно стал выше. Волосы отрасли почти до плеч, а руки налились жилистыми мускулами.
Но рядом нет ни одной живой души, чтобы спросить, насколько же я вырос или что же еще во мне изменилось. Нет никого, кто бы помнил, как я выглядел прежде. А единственным, кто действительно меня знал, был Рэйнольдс, но он умер.
Так что здесь только я — я и горы, я и небо, я и звери. Иногда я задаюсь вопросом: «Где заканчиваюсь я, и начинается все это?» Порою мне кажется, разницы нет совсем.
Возможно, кого-то другого подобная жизнь уже давно бы свела с ума, но я умею находить удовольствие в тишине. Целыми днями я плаваю в озерах и бегаю по горам. У меня нет имени, и меня это устраивает, поскольку, когда я являюсь самим собой, а не прикрываюсь очередной выдуманной личностью и псевдонимом, мои воспоминания возвращаются. Я стараюсь растянуть те моменты, где я был счастлив, и старательно избегаю болезненных, но подчас сложно разобраться, где какое. Бывает, воспоминание одновременно и радостное, и горькое.
Я давно понял, что некоторые воспоминания удивляют, открываясь с неприглядной стороны именно тогда, когда меньше всего этого ожидаешь. Например, в тот момент, когда я бесцельно блуждаю по лесам, ковыляя по каменистым горным тропам в поисках обеда и предаюсь воспоминаниям о счастливых временах с Рэйнольдсом: вот мы вдвоем плутаем по рынкам Нью-Дели, я попиваю манговый сок, а он, чуть склонив голову, рассказывает мне истории о своей прежней жизни на нашей далекой планете, в его глазах блестят смешинки, краешек рта, как обычно, изогнут в улыбке. Как вдруг картинка меняется — передо мной все те же смеющиеся глаза и та же кривоватая улыбка, только предназначены они Лоле. И сразу же воспоминание становится темным и зловещим, возвращая меня к тому времени, когда она нас предала.
Эти воспоминания никогда не вызывают у меня слез. Но иногда я кричу…
Я должен был его спасти.
Я виноват.
Рэйнольдс тренировал меня еще до нашего прилета на Землю. Сначала помогал стать быстрым и сильным, а затем, когда я подрос, стал учить пользоваться моими способностями — Наследиями — чтобы, когда настанет время, я смог дать отпор своим врагам, из-за которых мне пришлось покинуть Лориен и оказаться на этой отдаленной планете.
Когда я обнаружил, что могу передвигать предметы силой мысли, Рэйнольдс научил меня тренировать разум, подобно мускулатуре, до тех пор, пока вместо небольших голышей у меня не получилось поднимать в воздух все что угодно. А после того, как однажды я вдруг исчез посреди людной улицы, только чтобы обнаружить себя в квартале от того места, где только что находился, Рэйнольдс помог мне научиться управлять телепортацией, чтобы я мог пользоваться ей когда захочу и с той же легкостью, что и моргать.
И еще Рэйнольдс рассказал мне о том, кто я на самом деле. Кто мы на самом деле; что где-то там есть такие же, как я.
Вначале нас было девятеро. Гвардия — так нас называют. По шрамам на лодыжке, я знаю, что нас осталось всего шестеро. Трое умерли. Также я знаю, что однажды я так или иначе соединюсь с остальными. Я — Восьмой.
Но не представляю, как искать их без Рэйнольдса. Мне не известно, как они выглядят; какие у них имена. Мой Ларец — единственная материальная связь, остававшаяся у меня с моей родной планетой Лориен — также исчез, и я уязвим без него. Но встретиться всем нам предназначено судьбой. Я верю в это не меньше, чем в Лориен. Так что мне остается только надеяться, что у других есть план. Что они знают об остальных больше моего. Что остальные Гвардейцы найдут друг друга, а затем и меня, и сделают это прежде, чем могадорцы снова вернутся.
Потому что, хоть Рэйнольдс и помогал мне развивать Наследия, подготавливая ко дню, когда я встречусь с могадорцами лицом к лицу и буду способен победить их, на поверку я оказался не готов. Остановить могадорцев в одиночку я не смог. И лишь благодаря Заклинанию избежал участи стать очередным шрамом на лодыжках остальных Гвардейцев. Так что вместо моей могадорцы забрали жизнь Рэйнольдса.
После его гибели, я остался в этих в горах наедине с самим собой. Я не знал, куда еще мне пойти. Какое-то время я даже думал, что так и умру тут, одинокий и всеми забытый.
Но вот однажды, проснувшись после долгого сна, я обнаружил прямо рядом с собой маленького черного кролика. Зверек просто смотрел на меня.
— Привет, Кролик, — сказал я. После нескольких лет молчания, это были первые слова произнесенные вслух. Кролик только повернул голову, и не бросился убегать, даже когда я сел.
— Бууу! — попробовал я. Но зверек и тогда не испугался. Казалось, ему меня почти жалко — как будто, он не хотел оставлять меня в одиночестве.
Так мы и смотрели друг на друга какое-то время. Мне было хорошо в его компании, и тогда я притворился, будто он разумное существо и может понимать меня. Я стал говорить с ним, рассказал один анекдот, затем второй. Судя по тому, как кролик морщил носик, было ясно, что я действительно его рассмешил. В эти недолгие минуты, я чувствовал себя прежним.
И вдруг я тоже стал черным кроликом. Вначале я даже не заметил перемены — просто отметил, что мир видится как-то по-другому. Все стало крупнее, но также намного проще и понятней. Запахи обрели образы и формы; тропинки появились там, где их прежде не было. Воспоминания уступили место инстинктам.
Мы с кроликом принялись гоняться друг за другом по лесу, перепрыгивая через камни и юркая за деревья. В общем, веселились, предаваясь простым кроличьим радостям.
В какой-то момент позади раздался шум. Ничего особенно — просто камушек свалился, но не успел я опомниться, как от испуга снова стал собой. А тот кролик исчез.
Больше я никогда его не видел, но он напомнил мне, что у меня еще есть незавершенное дело, что я должен прекратить жалеть себя и начать хоть иногда радоваться жизни. Также зверек открыл мне мое новое Наследие — способность менять форму.
Вместе с этим приходит вопрос: обладай я Наследием оборотничества, когда Лола предала нас, помогло бы оно мне спасти Рэйнольдса? Глубокой ночью я лежу, мучаясь бессонницей, перед глазами снова проносятся картинки последних мгновений жизни Рэйнольдса, и я представляю, как все могло бы быть. Вот я превращаюсь в льва и рву могадорцев на куски. Или оборачиваюсь драконом и выдыхаю на них пламя.
Но это только фантазии. Потому как даже сейчас, обретя это Наследие довольно давно и тренируясь изо всех сил, я не могу превратиться ни в дракона, ни в льва. А какая может быть польза от умения превращаться в кролика в борьбе с инопланетными войсками, я пока не представляю.
