Невеста сумеречной Тени
Мари Дюкам
Глава первая, в которой меня казнят
— Лияра Хойер, в девичестве фон Армфельт, вы обвиняетесь в пособничестве магам Тени, подготовке заговора против императорского рода и покушении на жизнь его величества. За это вы приговариваетесь к смертной казни. По просьбе вашего мужа, великого князя Эмиля Хойера, вы будете казнены благородным способом: через обезглавливание. Приговор исполнят завтра на рассвете. Суд окончен.
Пухлый чиновник в чёрной мантии захлопывает огромный талмуд, лежащий перед ним на столе. Все присутствующие от аристократов до мелких судейских служек поднимаются на ноги и глубоко кланяются императору всея Сиории Стефану Первому. Все — кроме меня. Я так и стою на коленях посреди крытой залы амфитеатра, не в силах поднять голову. Руки дрожат, сердце заполошно бьётся в груди. Нет уж, Лия Армфельт, ты не покажешь им свою слабость! Если меня решили упрятать в могилу, то кое-кого я постараюсь утащить с собой!
— Ваше императорское величество! — Я поднимаю взгляд к центральной ложе. Мой голос заполняет всё пространство, заставляя судью вздрогнуть, а стражу предупредительно схватиться за ружья. — Боюсь, сведения из моего допроса не дошли до вас, государь. Я не владею даром Тени и не устраивала заговор против императорского рода, в отличие от вашего брата!
Владыка Сиорской империи Стефан Первый хмурится. Я вижу, как обеспокоенно кривится его лоб, как прядь чёрных волос падает на глаза, и он нервным жестом заправляет её за ухо. Тонкие черты лица, пронзительные серые глаза, уверенная посадка головы — в этом они с братом так похожи! Я смотрю только на императора, боясь взглянуть чуть правее, туда, где сидит мой благородный муж. Если я увижу презрительную ухмылку, столь знакомую по недолгому браку, то непременно плюну ему в лицо. Не то, чтобы меня смущает нарушение этикета — о каких правилах вообще идёт речь, когда одной ногой стоишь на эшафоте? — просто не достану же.
От моих слов благопристойное общество в миг превращается в растревоженный улей: от шепотков, возгласов и аханий придворных шумит в ушах. Стража бесцеремонно вздёргивает меня на ноги, а судья стучит молоточком, крича:
— Тишина! Тишина!
Все замолкают, стоит императору поднять руку. Он склоняет голову вправо, я вижу, как тонкие губы мужа склоняются к уху брата, что-то еле слышно шепча. Один из гвардейцев подаёт Эмилю сложенные вдвое листки, которые тут же переходят в руки Стефана.
Я обречена.
— Клевета на моего возлюбленного брата не поможет вам избежать справедливого наказания! — громко говорит император, поднимаясь с кресла. Он сминает бумагу в кулаке и презрительно отшвыривает в сторону. — Ваши пособники уже схвачены и во всю делятся подробностями плана. Вы шантажом вынудили моего брата жениться! Вы хотели моей смерти, а сами собирались стать императрицей! Вы лично провели проклятых во дворец во время бала — вас видели в саду у дальних ворот по меньшей мере десять человек! И всё это с учётом сегодняшних свидетельских показаний, когда ваши же слуги рассказывали, как вы ни разу не осудили отвратительные действия магов Тени! Да как вы смеете очернять моего брата?!
Замечаю, как мать падает на руки отца, заходясь рыданиями, а в груди поднимается жар от такого бессовестного выворачивания моих слов. Забыв последние приличия, я кричу:
— Это ложь! Ваш брат…
Меня прерывает стража, грубо приставляя дуло заряженного ружья к спине, а император рявкает так, что вздрагиваю не только я, но и все присутствующие:
— Молчать! — И уже спокойным голосом продолжает: — Леди Лияра, не усугубляйте положение ваших родителей, примите своё наказание с тем достоинством, которое вам, несомненно, прививали с детства. Суд вынес приговор, и я нахожу его справедливым. Завтра на рассвете вас казнят.
Стефан разворачивается и уходит, следом за ним, бряцая доспехами, выходит личная охрана, тут же начинают расходится придворные, шурша шелками и бархатом. Никто на меня не смотрит, даже отец, поддерживая мать, не глядит в мою сторону. Я провожаю их взглядом до самого выхода из залы, сжимая кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони до крови.
Не остаётся никого, кроме служек, убирающих документы, стражи и одинокой тёмной фигуры на балконе. Эмиль отбрасывает прядь длинных, гладких, чёрных волос за спину и поднимается на ноги — я вижу, как в свете закатного солнца торжествующе вспыхивает улыбка на его красивом холёном лице.
* * *
Мрачный сумрак предрассветного часа начинает постепенно светлеть. Я сижу, обнимая колени, на койке в крошечной камере, и смотрю, как угасает единственная свеча. В этом крыле темницы тихо — я единственная знатная постоялица. Не могу заставить себя поспать даже минуту: какая разница, что завтра будет болеть голова, если с самого утра её отделят от тела? Ярость на себя и ненависть к мужу сменяется апатией. Вот кто тянул пререкаться с императором? Он был моей последней надеждой, а теперь всё совершенно потеряно.
В последнем приступе злости сжимаю кулаки и чувствую, как больно впиваются ногти в старые ранки. Выдохнув, вытираю руки о покрывало. Надо бы залечить: пусть родовая магия Исцеления у меня и слабенькая, но на такую мелочь должно хватить. Я соединяю ладони лодочкой, привычно тянусь к силе, но ничего не происходит. Недоумённо гляжу на руки — лунки от ногтей по-прежнему на месте. Пробую ещё раз — результат тот же. Конечно, те жалкие крохи императорской магии, что достались мне вместе с браком, тут же отозвали, стоило пронестись первым обвинениям. Но Исцеление, неужели Эмиль забрал у меня и это?
И тут я понимаю.
Отец отказался от меня. Нет больше в роду Армфельт наследницы Лияры, я вычеркнута из него навсегда. Магия нашего дома больше мне не принадлежит. Наверняка он сделал это, чтобы самому избежать императорского гнева: вместе с титулом Хойеры активируют и дар, но также могут его и отнять. Увы, Армфельты, не принадлежат к тем восьми семьям, имевшим силу со дня основания Сиории, а значит мы в любой момент можем её лишиться. Вот как я сейчас.
— Ну и пусть, — упрямо шепчу я, а на глаза наворачиваются слёзы. — Когда всё выплывет наружу, они узнают, как сильно ошибались! Они будут жалеть…
Рыдания сковывают горло, но я не хочу провести последние часы жизни, горько плача в подушку. Я должна выйти на казнь
