Юлианна Клермон
Ромашка для Горыныча
Пролог
— Сонька! Сонь-ка-а-а!..
Блин!.. Тёть Лена зовёт.
Выскакиваю из коровника.
— Тёть Лен, что случилось?
— Сонька, сколько тебя можно звать? Ходи сюда, глухня стоеросовая!
Иду. А что остаётся? Тёть Лена не любит, когда её не слушаются.
Она вообще-то не злая. А обзывается просто по привычке. У нас в деревне все так друг с другом общаются. Это считается нормой.
В детдоме тоже постоянно обзывались. Но не так. Обидней, злей, жёстче. А тёть Лена, считай, по головке погладила, приласкала.
— Что, тёть Лен? — подхожу ближе.
— Чё-чё? Зову, значит, надо! Ты где шляешься?
— Так в коровнике убираю. Сами ж сказали.
— Сказала… — женщина бурчит, но тон уже пониже. — Значит, как уберёшься, иди на поле. Митьке пожрать отнеси. Да воды не забудь, а то знаю я тебя, балбесину! Опять парень будет сухомяткой давиться.
Ой, ну прям!.. Митька её без какого-нибудь освежающего напитка скотину пасти не ходит. Правда, освежающей он, в основном, считает самогонку. Напьётся и спит где-нибудь под кустами, а я вечером хожу, коров да коз по кустам собираю.
— Ладно, — бурчу. — Ещё что надо, или я пошла?
Тёть Лена окидывает меня задумчивым взглядом и поджимает губы.
— Ничё пока. Иди. Если надобно будет, позову.
Бреду обратно в коровник.
Не то, что бы я животных не люблю, но не деревенский я житель, вот ни разу.
Пока сгребаю навоз пополам с соломой и опилками, вспоминаю, как мы с мамой раньше хорошо жили.
Мама…
Смахиваю слёзы.
Мама родила меня в двадцать, после второго курса института.
Папаша мой от нас открестился, ещё когда узнал о беременности. Назвал маму шлюхой и отправил по известному адресу.
Вернувшись в деревню с пищащим кульком на руках, она и там получила от ворот поворот.
— Перед кем ноги раздвигала, к тому и иди! А от меня помощи не жди. Мне беспутная дочь не нужна, — сказал дед и захлопнул перед плачущей мамой дверь.
Мама уехала обратно в город.
Лето мы прожили в общаге. Мама устроилась на работу, а со мной по очереди сидели её подружки и однокурсницы.
Осенью встал вопрос ребром — новая коменда категорически запретила младенцу находиться в общаге.
— Есть Устав, и там сказано, что в общежитии могут проживать только студенты, — презрительно скривила губы бабища. — Так что, милочка, либо определяй свою девку куда-нибудь, либо съезжай.
Так мама и не доучилась. Сняла за копейки маленькую комнатку в частном доме у старенькой бабушки. Каждый день она на несколько часов ходила на подработку, а со мной в это время сидела бабуля. Долгое время я даже не знала, что она неродная.
Так на случайные мамины подработки и дотации от государства и жили.
Потом я подросла и пошла в школу.
Там тоже несладко было. Одета беднее всех, на шторы-полы-окна-парты не сбрасывалась, да и характер подвёл — не зубастая совсем. В общем, периодически мне доставалось от одноклассников.
И я научилась чуять неприятности и быстро от них бегать. Вот как только зуд пониже поясницы появляется — беги! Думать — куда, зачем и от чего бежала — буду потом. Столько раз меня эта чуйка выручала!..
Мне двенадцать было, когда зудеть начало, не переставая. Уж что я только не передумала, как только ни бегала. А оказалось, не от того и не туда бежала.
Внезапно заболела мама. Просто слегла в один день с температурой и больше не встала…
Что было на похоронах, кто их организовывал, кто за что платил — не помню. Бабуля говорила потом, что деньги всей улицей собирали. Маму многие знали и любили. Она почтальоном работала последние годы, вот и "пригодились" знакомства, чтобы проводить её в последний путь…
А через три дня за мной пришли женщины из опеки и забрали в детдом.
Бабуля хотела стать моим опекуном, но ей не разрешили. Возраст. Через два месяца не стало и её. Это я потом узнала, когда до бабули неделю не могла дозвониться.
Целых полгода я прожила в интернате для детей-сирот. Там я научилась не только хорошо бегать, но и отменно прятаться. А уж сколько новых слов узнала… И о себе, в том числе.
То, что какая-то семья из деревни решила взять надо мной опеку, мною было воспринято как небесный дар. Куда угодно, в любую глушь, только бы сбежать подальше от того, что творилось в интернате, особенно по ночам.
Уходя оттуда с тёть Леной и дядь Лёвой, я была несказанно счастлива.
Если бы не мои новые опекуны, думаю, через полгода-год я бы уже точно вкусила все прелести взрослой жизни. И ни зуд бы не помог, ни скоростные забеги.
Подростков со спермотоксикозом не останавливали ни решётки, ни наказания, ни, тем более, запрет воспитателя. Если кто-то кого-то хотел, то сопротивление желанного объекта оставалось вопросом времени.
В общем, выйдя за ворота интерната, я облегчённо выдохнула и мысленно перекрестилась. Пронесло!
Жизнь в деревне оказалась достаточно тяжёлой. Очень быстро я поняла, почему тёть Лена и дядь Лёва взяли опеку над подростком, а не удочерили, например, малышку из Дома малютки.
Во-первых, это выплаты. Не слишком большие, но, если экономить на опекаемом, можно и себе на кусок хлеба с маслом урвать.
Во-вторых, бесплатная рабсила. Что я только за последние пять лет не научилась делать — и воду носить, и печку топить, и навоз чистить, и полоскать бельё в холодной воде. Всего и не перечислить.
Кто жил в деревне, тот поймёт, что такое сельская жизнь. С утра школа, а после, до самого заката, бесконечные дела по хозяйству. А хозяйство у семьи Рамовых большое: коровы, козы, свиньи, куры, гуси. И всех накорми, напои, а коров и коз ещё и подои́.
И огород! Большой. Соток двадцать пять. Посадить, прополоть, окучить, выкопать… И бесконечный полив…
Но самым ненавистным для меня был сенокос. Водни, оводы, слепни, б-р-р!
А вот самым любимым было — пасти коров и коз. Но мне такая удача редко выпадала. Пас скотину сын Рамовых — двадцатилетний Митька. Здоровый бугай. Такой же здоровый, как и ленивый.
Митька нигде не работал, предпочитая сидеть у родителей на шее. Из всех его обязанностей и было-то, что следить за скотиной на пастбище. Но даже эту работу он выполнял кое-как. Хотя, казалось бы, что там сложного? Сиди да смотри, чтобы скотина в лес или
