Каменная месса: [новелла]
Гюнтер Грасс
Сегодня эти обломки несокрушимых бетонных блоков — музейные экспонаты. Когда же стена ещё привычно возвышалась, а власти по обе стороны продолжали, пусть и вполголоса, собачиться между собой, на стол ко мне легло присланное по почте приглашение, особого значения которому я сперва не придал. Овеянные седой древностью названия городов — Магдебург, Халле, Йена и Эрфурт — сулили путешествие в глубь веков. Посоветовали запастись терпением — выездные бланки должны были скоро подоспеть. Ожидая дозволения пересечь границу уникального рабоче-крестьянского государства, я начал робко ворошить страницы своих средневековых воспоминаний, воображая, как чередой сменялись людные застолья: жаркóе, едко приправленное перцем, множество разносолов, что подавались к гречневой каше, и медово-сладкие соусы к пшёнке. Когда же после обычных проволочек — дважды в выезде отказывали — завизированные бумаги прибыли, а путь от места до места был определён, оставалось надеяться, что выпадет возможность пусть проездом, но побывать в Кведлинбурге и Наумбурге, в городах, история которых почила на страницах школьных учебников моей юности.
Мне часто случалось приглашать к столу исторических персонажей. Однажды я сиживал с палачом и его заказчиками за жарким из требухи, а прежде — за длинным трапезным столом с главой рыцарского ордена. Доротея из Монтау водрузила на тарелку поджаренную сельдь по-шведски — пятничное блюдо[1]. После селёдочного ужина Доротея, которая была очаровательна, продекламировала нам стихи на средневерхненемецком, и хотя они были навеяны поэзией миннезингера Вицлава Рюгенского, мы, будучи искушёнными в литературе, всё же заметили, что стихи оказались её собственными. Сельдь по-шведски дала тогда название главке в романе.
Магдебург был первой нашей остановкой. Лютеранский пастор по имени Чихе[2]; его сыновья отказались от военной службы в Народной армии и потому проходили альтернативную — в стройбате; пастор этот состоял в письменных и устных контактах с церковными и светскими инстанциями и был терпеливо настойчив и в итоге добился своего: нам дозволено было въехать в Германскую Демократическую Республику, а мне — почитать в церквях и домах общин главы из моей последней книги, где речь идёт о крысах и людях. Читать вслух мне всегда нравилось. А если потребуется, то и в культовых зданиях с акустикой, испытанной веками. Средневековье, настойчиво внушал я себе, отстоит от нас дальше, чем Римская империя. Восточнее Гарца, где-нибудь в Кведлинбурге, можно открыть для себя больше, чем в раннехристианских катакомбах неподалёку от Аппиевой дороги. Ночевали мы в давно требующих ремонта домиках пастырей, обед в них предваряла краткая молитва. Скрипучие половицы. Грибок у основания фундамента. Неприступные пасторские жёны.
Во время нашей поездки слежка госорганов была умеренной, даже когда в Халле зрители в нарушение регламента покинули переполненный зал общины и неожиданно до отказа забили близлежащую католическую церковь, оборудованную усилителями. От страницы к странице рассказывалось о том, как выжившие крысы упражнялись ходить прямо, на двух лапах. Читал я тогда битый час. Потом последовали вопросы. Сперва нерешительно, а потом всё раскованнее доносились они из публики, кучно сидевшей на церковных скамьях: «Стоит ли оставаться здесь?», «Нужно ли ходатайствовать о выезде?». Я отвечал: «Хорошо там, где нас нет»[3]. Но этот опыт вопрошающим ещё предстояло пережить.
Не успеешь глазом моргнуть — и ты в другом столетии[4]. В Эрфурте, где монах-августинец Лютер познавал сомнение, я читал в окружении старых стен. Сначала компания восточно-германских панков попыталась сорвать выступление, но потом моя крысиная история пришлась им по вкусу. Она разворачивалась во времена флагеллантов[5], когда, как утверждалось, коварные евреи занесли в страну чуму. В современности же и государство, и его правители уже выглядели утомлёнными. Священник в Йене с женой и детьми держали лошадь, которая, как в сказке, высовывала морду из ворот конюшни. С давних пор и поныне — преследования еретиков. А войны — запротоколированы и списаны в архив. В Тюрингии, должно быть, ещё обитали бежавшие из Богемии вальденсы[6]. Покосившийся дом священника ютился в этих заброшенно-диковатых краях, неподалёку от полей исторических сражений при Йене и Ауэрштедте. Направление указывал путеводитель. Повсюду — раскрошившиеся руины раннего и позднеготического Средневековья. А теперь и современность, столь ярко притворившаяся политически упорядоченной, начала с обочины вписываться в рамки исторического процесса.
Кого же мне теперь следовало пригласить к застолью? Магдебург, где я выступал в трапезной собора, подал мне первую идею: Тилли[7] — кайзеровского генерала от папской партии, он принял приглашение вскоре после того, как освободил пылающий город от мародёров, он — мой грустно-тоскливый гость. Я подал ему чёрную кровяную похлёбку, сваренную со свиной кровью и рублеными почками в кисло-сладком соусе.
Потом мы воспользовались выходными между встречами. Повсюду ощущал я дух кровавой бойни Тридцатилетней войны. А может, только в Эрфурте, уже на обратной дороге, у нас возникло искушение свернуть с маршрута? Нет, нас не влекло в Веймар или в Бухенвальд, к мемориалу, которому навеки суждено быть по соседству с Веймаром. Но куда? Наше путешествие вдруг дальновидно прояснилось: «Давай поедем в Наумбург, может, собор будет открыт…»
Было это ближе к концу восьмидесятых. Поздней весной? Нет, осенью. Я вижу или хочу увидеть отяжелевшие от плодов ветви яблонь в палисадниках. Во всяком случае, когда, оказавшись у подножия собора, мы увидели перед собой серый и нахохлившийся Наумбург, то дым от печных труб степенно поднимался над городом и таял в воздухе. По извилистым переулкам неотступно следовал за нами запах бурого угля. Скорее кисловатый, чем горький. Дождя не было, виднелась долина реки Заале, где едва угадывался исток Унструта. Старые дома, как и во многих рабоче-крестьянских государствах, разрушались словно в замедленной съёмке — для местных упадок был ещё не так заметен. В стороне — кварталы панельных новостроек. Мы не увидели ничего примечательного. Ввиду обеденного перерыва собор был закрыт. На площади, которая граничила с неким подобием сквера, работал закусочный киоск. Моей жене захотелось попробовать восточногерманскую колбаску. Много лет назад, когда возведённая стена рассекла Берлин, жена сбежала из своего государства, но если и считала в немецких марках, то всегда говорила о западных деньгах, была расчётлива, а при выгодной покупке полагала, что удалось сэкономить. Восточную колбаску она похвалила: «Вкусно как раньше». А я нашёл повод добавить: «А всё-таки карри здесь и
