Глава 1
В пятницу, десятого июня 1964 года, лос-анджелесская радиостанция «Местная волна» анонсировала на выходные передачу «Из золотого фонда наших песен». Двое заговорщиков отправились изучать территорию предполагаемого «похищения», врубив свои портативные приемники на полную мощность. На третьем этаже шел ремонт классной комнаты. Вой электропил и грохот отбойных молотков боролись за превосходство с группой «Флитвуде».
Ларри Крэйги, по прозвищу Птичник, прижимая приемник к самому уху, удивился, чего это в школе затеяли ремонт за неделю до конца занятий. Но тут по радио запел Гэри Ю-Эс Бондс: «Наступил счастливый час, перешел я в новый класс». Ларри так и рухнул на засыпанный опилками линолеум, давясь от смеха. Может, Гэри Ю-Эс Бондс и перешел в новый класс, а вот он, Ларри, точно не перешел, и плевать на это хотел. Он катался по полу прямо в новенькой ворсистой рубашке пурпурного цвета. Плевать, все равно краденая.
Делберт Хейнс, по прозвищу Уайти, взглянул на приятеля с отвращением. Он все больше злился. То ли Птичники вправду свихнулся, то ли придуривается. Уайти всегда держал его за болвана. Но, если Птичник придуривается, выходит, он перехитрил самого Уайти. Что же это значит? Птичник смеется над ним? Уайти терпеливо выжидал, пока Ларри угомонится и перестанет кататься по полу. Наконец тот принял исходное положение для отжимания. Уайти знал, что за этим последует: сейчас Ларри начнет трепать языком, как он будет отжиматься на Рути Розенберг, как заставит ее лизать себе яйца, пока сам подтягивается на кольцах в спортзале.
Смех Ларри затих, и он открыл рот, собираясь заговорить. Однако Уайти не дал приятелю зайти так далеко. Ему нравилась Рути, он терпеть не мог, когда при нем говорили гадости о хороших девочках. Поэтому заехал носком башмака прямо промеж лопаток, где – он точно знал! – больнее всего. Ларри завопил и вскочил, прижимая к груди приемник.
– Мог бы обойтись и без этого.
– Мог бы, – согласился Уайти, – но не захотел. Я тебя насквозь вижу, псих. Не придуривайся. И нечего язык распускать насчет приличных девчонок. Нам надо с ублюдком разобраться, а приличных девчонок не трожь.
Ларри кивнул. И правда: чего обижаться, когда ему доверили столь важный план? Он подошел к ближайшему окну и выглянул, высматривая ублюдка. Ублюдок носил педиковатые двухцветные башмаки и свитерки с рисунком в ромбик. Весь из себя такой прилизанный, да еще стишки кропает и печатает в фотомастерской на Альварадо, где ему дают кормежку и крышу в обмен на уборку помещения.
«Поэтический обзор школы Маршалла» – дерьмовые стишки, слюнявые любовные вирши. Вся школа знала, что они посвящены этой ирландской мороженой селедке. Ее перевели в школу Маршалла из церковно-приходской, и она была надутая, как и остальные сучки из поэтического кружка. А еще ублюдок посмел затронуть в своих стишатах и Уайти, и самого Птичника, да и других ребят, учившихся в школе Маршалла, между прочим, с самого первого класса. Когда Ларри нанюхался клея и закидал вишнями клуб песен кантри, «Поэтический обзор» запечатлел это событие карикатурой, где Ларри был изображен в виде спецназовца, с уничижительной подписью:
Чернорубашечник, по кличке Птичник,
Темный, тупой, совсем не отличник.
От него неприятностей целый воз,
Он больше всего похож на навоз.
Уайти удостоился еще более уничтожающего отзыва. Когда он в честной драке пнул в задницу Большого Джона Кафеджана, ублюдок посвятил ему целый выпуск «Поэтического обзора» и описал происшествие в «эпической поэме», где назвал Уайти белой швалью, неудачником и провокатором. Заключительная фраза звучала как надгробная надпись:
И вскрытие нам не расскажет
О тайнах темной душонки.
Есть сила – ума не надо,
Пусть это эпитафией будет подонку.
Ларри добровольно вызвался помочь Уайти в скорой и правой расправе. Он был стороной заинтересованной: директор пригрозил ему отчислением за новую драку или эпизод с вишнями. При одной мысли распрощаться со школой он на радостях чуть не обмочил джинсы. Но Уайти отверг идею быстрой расправы.
– Нет, это слишком просто, – сказал он. – Ублюдок должен страдать, как мы страдали. Он сделал из нас посмешище. Мы ответим тем же. И еще добавим.
Так зародился план: раздеть, избить, раскрасить и побрить гениталии. И теперь, если они правильно все рассчитали, предстояло привести план в исполнение. Уайти подобрал брусок два на четыре дюйма и принялся рисовать свастики в опилках на полу. Ларри наблюдал за ним. По радио Дел Вайкинг спел «Пошли со мной», и начался выпуск новостей. Значат, уже три часа. Через секунду послышались возбужденные голоса, Ларри увидел, как рабочие собрали инструменты и ушли вниз по главной лестнице. На этаже, кроме них с Уайти, никого не осталось. Они ждали стихоплета.
Ларри нервно сглотнул и ткнул Уайти локтем в бок, решившись прервать друга, с головой ушедшего в рисование.
– Ты уверен, что он придет? Вдруг расчухает, что записка липовая?
Уайти поднял голову и пнул полуоткрытую дверцу настенного шкафчика, да так, что сорвал ее с петель.
– Он придет. Записка от этой ирландской шлюхи! Шутишь? Да он решит, что это любовное свидание, мать его. Не дергайся. Записку писала моя сестра. Розовая бумага, девчоночий почерк. Только это будет не любовное свидание. Понял, что я имею в виду?
Ларри кивнул: он понял.
Заговорщики ждали молча. Ларри думал о чем-то своем, Уайти шарил в брошенных настенных шкафчиках: вдруг где чего завалялось? Когда внизу, в коридоре третьего этажа, послышались шаги, Ларри выхватил из коричневого бумажного мешка короткие эластичные плавки, а из кармана извлек тюбик ацетатного клея, применяемого в самолетостроении. Он выдавил на плавки все содержимое тюбика и прижался спиной к стене за ближайшим к лестнице шкафчиком. Уайти встал рядом и нацепил на пальцы правой руки самодельный кастет.
– Любовь моя?
Робкий нежный шепот слышался где-то совсем рядом, шаги неуклонно приближались к площадке четвертого этажа. Уайти начал считать про себя. Когда ему показалось, что стихоплет уже близко и можно до него дотянуться, он оттолкнул Ларри и занял место рядом с лестницей.
– Дорогая?
