ПрологЗа свою долгую блистательную карьеру Брайони Аскуит не раз становилась героиней газетных и журнальных статей, и почти всегда ее внешность называли «замечательной, необычной, единственной в своем роде», неизменно упоминая об интригующей седой пряди в черных как смоль волосах.
Самые любопытные из репортеров часто пытались выведать, как появилась эта прядь. Обычно Брайони с улыбкой ссылалась на безумную одержимость работой в те годы, когда ей едва минуло двадцать пять. «Это следствие переутомления, бессонных ночей, я трудилась день и ночь, не зная отдыха. Помню, моя бедная горничная была в ужасе».
Брайони Аскуит на самом деле не было еще и тридцати, когда это случилось. Она действительно слишком много работала. И горничная вправду пришла в ужас. Но, как бывает со всякой крепко сколоченной ложью, в эту историю вкралась одна недомолвка: здесь был замешан мужчина.
Его звали Квентин Леонидас Марзден. Брайони знала его всю жизнь, но до его приезда в Лондон весной 1893 года даже не помышляла о нем. Однако через пару месяцев после встречи она сделала Марздену предложение. И еще месяц спустя они поженились.
С самого начала их считали чудовищно несуразной парой. Брак столь не похожих людей вызвал немало споров. За Лео давно утвердилась слава всеобщего любимца, самого красивого, самого знаменитого и образованного из пяти великолепных красавцев, прославленных высокоученых сыновей седьмого графа Уайдена. Ко времени женитьбы, то есть к двадцати четырем годам, Леонидас уже снискал широкую известность и мог похвастать многочисленными докладами, прочитанными в Лондонском математическом обществе, пьесой, поставленной на сцене театра «Сент-Джеймс», и научной экспедицией в Гренландию. Он блистал остроумием, пользовался невероятным успехом, его окружало всеобщее восхищение. Брайони же говорила крайне мало, не привлекая к себе особого внимания, и ею восхищались лишь в очень узких кругах. Откровенно говоря, большая часть общества не одобряла ее занятий, возмущение вызывал сам факт, что Брайони вообще нашла себе работу. Мыслимое ли дело, чтобы дочь джентльмена выучилась на врача и ходила на службу каждый день? Каждый день, как какой-нибудь убогий клерк! Неужели это так уж необходимо?
Немало самых невероятных браков заканчивается счастливо вопреки злым пророчествам скептиков. Но этот брак оказался несчастным. Во всяком случае, для Брайони. Лео же выступил с новым докладом перед математическим обществом, опубликовал отчет о путешествии по Гренландии. Он был на пике успеха и купался в лучах славы.
К первой годовщине свадьбы их брак уже трещал по всем швам. Брайони давно стала запирать дверь своей спальни, полагая, что Лео едва ли истязает себя воздержанием. Супруги больше не обедали вместе. Они даже не разговаривали, когда случайно встречались. Этот союз двух чужих друг другу людей мог бы тянуться долгие годы, если не произнесенные Лео слова, обращенные вовсе не к жене.
Это случилось летним вечером, примерно четыре месяца спустя после того, как Брайони впервые отказала мужу в его супружеских притязаниях. Она вернулась домой намного раньше обычного, около полуночи, после семидесяти часов, проведенных без сна. Внезапная вспышка дизентерии, сопровождавшейся странной сыпью, сразу у нескольких пациентов заставила ее провести в лаборатории у микроскопа все время, не занятое уходом за больными.
Заплатив извозчику, Брайони на мгновение задержалась перед домом. Запрокинув голову, она вытянула вверх руку и подставила ладонь редким дождевым каплям. В ночном воздухе пахло электричеством. Слышались раскаты грома. У самого края неба вспыхивали зарницы — это шаловливые ангелы играли со «спичками Люцифера»[1].
Опустив глаза, Брайони встретила холодный взгляд Лео.
У нее перехватило дыхание. Казалось, легкие вспыхнули огнем. Жадное желание, скрытое в темных тайниках ее сердца, властно, яростно заявило о себе. Будь супруги одни, они бы молча кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, но Лео был с другом, не в меру словоохотливым малым по имени Уэссекс, никогда не упускавшим случая поупражняться в галантности при встрече с женой приятеля, хотя на Брайони его заигрывания действовали примерно так же, как инъекция вакцины на каменную глыбу. Друзья прекрасно провели время за игорным столом, карта шла отменная, сообщил Уэссекс.
Лео медленно расправлял перчатки с дотошностью старательного камердинера, а Брайони не отрывала взгляда от его рук, чувствуя свинцовую тяжесть в груди.
— …На редкость умное замечание. Напомни, как ты сказал, Марзден? — попросил Уэссекс.
— Я сказал, что хороший игрок подходит к столу с твердым намерением выиграть, — нетерпеливо отозвался Лео. — А плохой — с отчаянной молитвой и слепой надеждой.
Брайони показалось, что она рухнула вниз с огромной высоты. Она словно увидела себя со стороны. Подобно безрассудному игроку, она вступила в брак, поставив на кон все до последнего гроша. Если бы Лео ее любил, она стала бы такой же прекрасной, желанной, всеми обожаемой, как он. Она заставила бы всех недоброжелателей прикусить язык и признать свое поражение.
— Вот именно! — воскликнул Эссекс. — Точно подмечено.
— Миссис Марзден нуждается в отдыхе, Уэссекс, — обронил Лео. — Она, должно быть, устала после долгого дня, проведенного в трудах на благородном поприще медицины. Нам лучше ее оставить.
Брайони устремила на мужа пронзительный взгляд. Лео поднял глаза от перчаток. Даже в тусклом свете ночи он казался воплощением очарования и блеска. Его словно окутывала аура притягательности и соблазна, Брайони чувствовала на себе губительное действие его чар.
Едва появившись в городе, Лео мгновенно покорил весь Лондон, тем более ее служанку. Ему бы следовало рассмеяться Брайони в лицо и сказать, что старой деве, занимающейся врачеванием, негоже делать предложение самому Аполлону, как бы ни было велико ее наследство, но он лишь насмешливо улыбнулся краешком губ и проговорил: «Продолжайте, я весь внимание».
— Доброй ночи, мистер Уэссекс, — сухо произнесла Брайони. — Доброй ночи, мистер Марзден.
Прошло два часа. Гроза бушевала вовсю, и ветер грохотал ставнями, а миссис Брайони, дрожа, все еще лежала в постели. «Лео, — шептала она. Это имя она твердила каждую ночь, словно заклинание. — Лео. Лео. Лео».
Брайони резко села на кровати. Прежде она этого не понимала, однако исступленно повторяемое имя мужа было ее отчаянной молитвой, слепой надеждой, воплощенной в единственном слове. Когда простое желание превратилось в одержимость? Когда Лео стал ее опиумом, ее морфием?
Брайони хватило бы сил вынести многое. В мире полным-полно отвергнутых жен, идущих по жизни с гордо поднятой головой. Однако жалкие желания, которые ей не удавалось побороть, терзали ее невыносимо. Она не хотела уподобляться окружавшим ее несчастным созданиям, которые упивались любовной отравой, нежно пестуя свою пагубную страсть, хотя любовь уже лишила их последних остатков гордости и достоинства.
