Владилен Суворов
Странник
Прошлая жизнь всегда великолепна. Трудно с этим не согласиться. Помню все как вчера, проклятая память…
Детства в полном смысле этого слова у меня не было. Для кого-то это была и награда, родиться в семье потомственных музыкантов. На дворе были восьмидесятые годы. Время правления товарища Клеменского и сотоварищей. Партия была сильна и амбициозна, но вы конечно не нуждаетесь в этих уточнениях, и помните эти времена лучше меня.
Фортепиано — это слово вошло в мою память раньше всего остального. Казалось бы, всего лишь общее название клавишных музыкальных инструментов. Всего того, что кроется за красивыми терминами — пианино и рояль. Но истинную ценность этих слов мне еще только предстояло понять, понять и пронести в душе сквозь всю свою долгую жизнь. Не буду сейчас описывать отличия рояля от пианино, думаю все заинтересованные люди знают об этих деталях не меньше моего.
Разбираться в нотах я научился раньше, чем научился ходить и держать в руках вилку и ложку. Не могу назвать эти моменты истинным беззаботным детством. Дед — заслуженный дирижер, бабушка — знаменитая саксофонистка. Отец — пианист, лауреат государственной премии. Мать — арфистка, из тех, что всегда на виду у ценителей тонкого музыкального искусства.
Я нарочно не вспоминаю имен и фамилий, теперь это не имеет такого большого значения. Детство как таковое было заполнено сотнями знаменательных мероприятий. Кружки, летние музыкальные лагеря. И конкурсы, конкурсы, конкурсы…
Казалось, мои родители были повернуты на всех этих состязательных моментах. Но об этом я сужу уже сейчас, имея материал для сравнения и сравнительно отдаленную временную перспективу. В те времена я воспринимал все происходящее со мной, как само собой разумеющееся действие. Я не знал другой жизни. Только музыка, только конкуренция. Такая жизнь не казалась странной или ненормальной. Возможно некоторые из вас поймут меня, такие родители не являются какой-то необычайной редкостью.
Уже подростком мне удалось вкусить радость крупной победы, но она была омрачена странным привкусом внутреннего отторжения. Как будто что-то внутри меня противилось этой реальности.
Побеждать в музыкальных конкурсах было приятно. Не буду этого отрицать. Должен признать в те времена, я был несколько замкнутым и диким ребенком. Школу я не посещал, подчиняясь воле родителей и посвящая все свое свободное время домашнему обучению. Честно говоря, я и понятия не имел, что такое школа и с чем ее едят.
Минимум книг, полное отсутствие телевизора или радио. И только бесконечные занятия с пианино. Многочисленные пластинки с записями всех мало-мальски значимых партитур — были единственным доступным развлечением. Сейчас уже понимаю, как я далек был от осознания этого знакомого многим с детства чувства — полной свободы.
Все изменилось с окончанием консерватории. Выпускные экзамены сдавались мной экстерном скорее для галочки, моих родителей здесь знали и уважали. Поэтому качество полученных при домашнем обучении знаний не подвергалось кем-либо сомнению. Преподаватели были лояльны.
Спустя несколько месяцев произошло главное — не знаю что сыграло свою роль, качество домашних занятий и участие в сотнях конкурсах или мой талант, который яростно выпячивала при каждом удобном случае моя мать, но мне удалось выиграть престижный международный музыкальный конкурс. Причем это было вовсе не первое место, это было Grand Prix (Гран-при), то бишь главная премия. Фишка же крылась в мелочах, я был самым молодым победителем этого конкурса за все время его многовекового существования. Быть победителем в пятнадцать лет приятно, не буду этого отрицать. Тем не менее далее всю свою последующую жизнь я воспринимал как в густом тумане…
Шли годы, и десятилетия моей великой и в том же — никчемной жизни. Я был победителем сотен фестивалей и конкурсов, в уютной и шикарной просторной квартире появилась отдельная наградная комната — вся заставленная многочисленными призами, наградными кубками и статуэтками.
В этой жизни не было место ничему другому кроме музыки. Я был знаменит, на слуху у профессионалов и любителей, так сказать всецело на вершине славы. Не было ценителя, кто не был бы знатоком моего творчества. Но я был лишен многих обычных радостей жизни. Каждый день не меньше 5–6 часов утомительных непрерывных тренировок игры на пианино или рояле. Все для того, чтобы сохранить имеющиеся навыки игры. Упражнения для пальцев рук на гибкость. Хитрые ванночки и приятный массаж фаланг и суставов кисти. Постоянные прослушивания новых композиций, чтобы быть в курсе всех музыкальных тенденций.
Столько регалий и титулов…
Я был как игрушечный паровозик, что завели на маленький и очень труднодоступный ключик, завели и поставили на прямую, как стрела — игрушечную железную дорогу. Поставили и отпустили…
И я ехал вперед не зная сомнений, пока не кончился импульс в том самом заводном механизме. Умерли дед и бабка, ушел за грань отец. Все близкие люди уходили туда, откуда нет никакого возврата. Уходили довольными, сполна насладившись триумфами внука и сына. Ушла и мать. Одиночество тоже нагрянуло не сразу. Артдиректор и помощники позволяли сосредоточиться лишь на главном, играть и играть…
Беда пришла к семидесяти годам. Перестали гнуться пальцы, и уже ничто не могло помочь. Что поделать, издержки долгой и продуктивной жизни. Заболевания свойственные определенным профессиям. Жизнь заканчивалась в уединенном обширном поместье, выделенном первыми лицами государства. Вместо наградной комнаты, внутри был наградной зал, большой такой зал. Я знал, что они — родители и предки были бы довольны, после моей смерти этот особняк партия превратит в музей имени меня. Долгая была жизнь… но жизнь ли это была, вот что меня мучило в последние пять лет перед своей смертью.
Старость и тишина, жаль, что я был единственным ребенком в семье, ни детей, ни племянников. Несколько интриг скрасили жизнь, но не вылились во что-то серьезное. Слишком эгоистичен я был, слишком ослеплен своей значимостью и славой. Ошибки детства… инерция жизни была слишком сильна. Проклятье…
Годы перед смертью были заполнены потрясением узнавания, я заново узнавал эту жизнь. Новые открытия — телевизор, кинематограф, компьютеры. Как много прошло мимо моего сознания. Все гении и фанаты, те кто зациклен на одной идее, немного не от мира сего. Мы — не нормальны.
— Как много прошло мимо…
— А ведь мир прекрасен!
Умирать, понимая главное — было обидно. Но я не
