Пролог
Настоящие дворы исчезли в Москве где-то междуВысоцким и Окуджавой.
Странное дело. Даже после революции, когда вцелях борьбы с кухонным рабством в домах ликвидировались кухни, на дворы никтоне покушался. У каждой гордой «сталинки», развернувшейся потемкинским фасадомна ближайший проспект, обязательно был двор — большой, зеленый, со столиками искамейками, с дворником, скребущим асфальт по утрам. Но пришла пора панельныхпятиэтажек — и дворы съежились, полысели, когда-то степенные дворники сменилипол и превратились в дворничих, считавших своим долгом отодрать за ухорасшалившихся мальчишек и укоризненно выговорить вернувшимся пьяненькимижильцам. Но все-таки дворы еще жили.
А потом, будто откликаясь на акселерацию, домапотянулись вверх. От девяти этажей до шестнадцати, а то и до двадцати четырех.И будто каждому дому отводился в пользование объем, а не площадь — дворы усохлидо самых подъездов, подъезды открыли двери прямо на проезжие улицы, дворники идворничихи исчезли, сменившись работниками коммунального хозяйства.
Нет, позже дворы вернулись. Но, будтообидевшись на былое небрежение, далеко не ко всем домам. Новые дворы былиопоясаны высокой оградой, на проходных сидели подтянутые молодые люди, поданглийским газоном прятались подземные паркинги. Дети на этих дворах играли подприсмотром гувернанток, пьяных жильцов извлекали из «мерседесов» и «БМВ» ковсему привычные телохранители, а мусор с английских газонов новые дворникиподчищали маленькими немецкими машинками.
Этот двор был из новых.
Многоэтажные башни на берегу Москвы-реки зналипо всей России. Они стали новым символом столицы — вместо потускневшего Кремляи превратившегося в рядовой магазин ЦУМа. Гранитная набережная с собственнойпристанью, отделанные венецианской штукатуркой подъезды, кафе и рестораны,салоны красоты и супермаркеты, ну и, конечно же, квартиры по две-три сотниметров. Наверное, новой России нужен был такой символ — помпезный и кичевый,будто толстая золотая цепь на шее в эпоху первичного накопления капитала. Иневажно, что большая часть давно купленных квартир стояла пустой, кафе ирестораны были закрыты до лучших времен, а о бетонную пристань били грязныеволны.
Человек, теплым летним вечером прогуливающийсяпо набережной, золотой цепи никогда не носил. У него было хорошее чутье, вполнезаменявшее вкус. Он вовремя сменил спортивный костюм «Адидас» китайского пошивана малиновый пиджак, первым отказался от малинового пиджака в пользу костюма отВерсаче. Он даже спортом занимался с опережением — забросив теннисную ракетку иперейдя на горные лыжи на месяц раньше всех кремлевских чиновников… даром, чтов его годы с удовольствием на горных лыжах можно только стоять.
И жить он предпочитал в особняке в Горках-9,посещая квартиру с окнами на реку только с любовницей.
Впрочем, от постоянной любовницы он тожесобирался отказаться. Все-таки возраст не победит никакая виагра, а супружескаяверность начинала входить в моду.
Водитель и охранник стояли достаточно далеко,чтобы не слышать голос хозяина. Впрочем, если ветер и доносил до них обрывкислов — что в этом странного? Почему бы человеку и не поговорить самому с собойна исходе трудового дня, стоя в полном одиночестве над плещущими волнами? Нетболее понимающего собеседника, чем ты сам.
— И все-таки я повторяю свое предложение… —сказал человек. — Снова повторяю.
Тускло светили звезды, пробившиеся сквозьгородской смог. На другом берегу реки зажигались крошечные окошки лишенныхдвора многоэтажек. Из красивых фонарей, тянущихся вдоль пристани, горел каждыйпятый — и то лишь по прихоти большого человека, вздумавшего прогуляться у реки.
— Снова повторяю, — тихо сказал человек.
О набережную плеснула волна — и с ней пришелответ:
— Это невозможно. Абсолютно невозможно.
Человек на пристани не удивился голосу изпустоты. Кивнул и спросил:
— А как насчет вампиров?
— Да, это вариант, — согласился невидимыйсобеседник. — Вампиры могут вас инициировать. Если вас устроит существованиенежити… нет, я не буду врать, солнечный свет им неприятен, но не смертелен, даи от ризотто с чесноком отказываться не придется…
— Тогда что? — спросил человек, невольноподнося руку к груди. — Душа? Необходимость пить кровь?
Пустота тихо засмеялась:
— Всего лишь голод. Вечный голод. И пустотавнутри. Вам это не понравится, я уверен.
— Что еще? — спросил человек.
— Оборотни, — почти весело ответил невидимка.— Они тоже способны инициировать человека. Но и оборотни — низшая форма ТемныхИных. Большую часть времени все прекрасно… но когда приступ приближается, вы несможете себя контролировать. Три-четыре ночи в месяц. Иногда меньше, иногдабольше.
— Новолуние, — понимающе кивнул человек.
Пустота снова засмеялась:
— Нет. Приступы оборотней не связаны с луннымциклом. Вы будете чувствовать приближение безумия — за десять-двенадцать часовдо момента превращения. Но точного графика вам никто не составит.
— Отпадает, — холодно сказал человек. — Яповторяю свою… просьбу. Я хочу стать Иным. Не низшим Иным, которого охватываютприступы животного безумия. Не великим магом, творящим великие дела. Самымобычным, рядовым Иным… как там по вашей классификации? Седьмого уровня?
— Это невозможно, — ответила ночь. — У вас нетспособностей Иного. Ни малейших. Можно научить играть на скрипке человека,лишенного музыкального слуха. Можно стать спортсменом, не имея к тому никакихданных. Но Иным вы не станете. Вы просто другой породы. Мне очень жаль.
Человек на набережной засмеялся:
— Не бывает ничего невозможного. Если низшаяформа Иных способна инициировать людей — то должен существовать и способпревратиться в мага.
Темнота молчала.
