Н. СЛАДКОВ
Песенка крыльев
Лес растворился в сумраке и поплыл. Исчез и цвет: все стало серым и тусклым. Кусты и деревья сгустками тьмы шевелились в вязкой тягучей мути. Съеживались, то вдруг растягивались, возникали и исчезали. Вечер сменяла ночь.
Пора густых сумерек и теней, пора ночных лесных происшествий.
Кончились задумчивые вечерние песни: отсвистели на еловых маковках певчие дрозды, глазастенькие зарянки давно рассыпали по сучкам свои звонкие стеклышки.
Стою по колено в болотной жиже. Спиной привалился к елке; она чуть шевелится, дышит… Глаза я закрыл, они сейчас ни к чему, сейчас нужны только уши.
Загугукал ночной сыч. Самого не видно. Перелетает в темноте с дерева на дерево сычиный крик: у-гу-гу-гу! Я поворачиваю за летающим криком ухо. Вот рядом совсем заугугукал: разглядел, наверное, меня желтыми глазищами и удивился.
Долго куковала в темноте и ночная кукушка; далекое эхо за болотом ей отвечало.
Люблю слушать ночь. Тишина, а все что-нибудь да услышишь. Мышь пошуршит в сухих листьях. Утиные крылья просвистят в вышине. Суматошно вдруг закричат журавли на далеком болоте, словно их кто напугал. Солидно, не торопясь пролетит вальдшнеп: хорр, хорр — басом, цвирк, цвирк — тоненьким голоском.
Даже в самую глухую полночь, когда живых голосов не слышно, лес не безмолвствует. То завозится ветер в вершине. То дерево скрипнет. Стукаясь о сучки, упадет шишка. Хоть тысячу раз слушай ночь — каждый раз будет по-новому. Как не бывает двух одинаковых дней, так и ночь на ночь не похожа.
Но есть в каждой ночи пора, когда наступает полная тишина. Перед ней снова зашевелятся и поплывут в вязкой мгле сгустки тьмы: теперь на смену ночи близится темнозорь. Лес словно вздохнет: тихий ветерок пролетит над вершинами и каждому дереву что-то шепнет на ухо. И будь на деревьях листья, они ответили бы ветру по-своему: осины бы торопливо залопотали, березы бы ласково прошелестели. Но в лесу апрель — и деревья голые. Одни ели да сосны прошипят ветру в ответ, и поплывет над лесом тягучий гул хвойных вершин, как отзвук далеких колоколов.
И вот в этот миг, когда лес еще по-настоящему не проснулся, вдруг наступает время полной ночной тишины. Упади хвоинка — и слышно!
В такой тишине я услыхал то, чего никогда еще в жизни не слышал: песенку крыльев! Схлынул предутренний шорох вершин, и в застойной млеющей тишине послышался странный звук, словно кто-то губами себе подыгрывал, отбивая плясовой такт: бррын-бррын, бррн, бррн, бррынн! Бррын-бррын, бррын, бррын, бррын!
Раз подыгрывал, значит, кто-то под такт и плясал?
Темень и тишина. Впереди совсем еще темное моховое болото, позади черный еловый остров. Я стою на его обочине, и странные звуки приближаются. Ближе, ближе, вот слышны над головой, вот удаляются, дальше, дальше. А погодя возникают снова, снова приближаются и снова проносятся мимо. Кто-то летает вокруг елового острова, отбивая в тишине такт упругими крылышками. Четкий ритм, плясовой такт, не просто бьет крыльями на лету, а поет! Поет на мотив: так-так, так, так, так! Так-так, так, так, так!
Птичка маленькая, да крыльями и большой птице громко не спеть. Вот и выбрал певец для странных песен своих время, когда в лесу все молчит. Все проснулись, но голоса не подали, прислушиваются и молчат. Только в это короткое время смены ночи и утра и можно услышать такую тихую песенку. А запоют дрозды и заглушат все звонкими свистами. Кто-то маленький, безголосый, кто умеет петь только крылышками, выбрал это время ночной тишины, торопится заявить о себе.
Много весенних ночей провел я в лесу, но больше ни разу такой песни не слышал. И в книгах о ней ничего не нашел. Загадка так и осталась загадкой — крошечной волнующей тайной.
Но я все надеюсь: вдруг снова услышу? И на черные еловые острова на глухих моховых болотах смотрю теперь совсем по-особому: там живет тот, кто умеет петь крыльями… В короткие мгновения тишины он торопливо носится вокруг черного острова и отбивает крыльями такт: так-так, так, так, так! И кто-то, конечно, внимает его странной песне. Но кто?
Рисунок Т. Соловьевой
