Петров, к доске!
Я становлюсь героем, хотя вообще не собирался
Со всех сторон доносились звуки пальбы и взрывов. Автоматы, гранатомёты… Хрен разберешь.
Я поднял голову вверх и посмотрел на грозовые тучи. В горах они выглядят по-особенному, не так как дома. Добавляют к поганой картине, которая без того не радует, определенной жути.
— Ну все, настал мой час…– Произнес вслух. Не для кого-то, для себя.
С раненой ногой и простреленной рукой замыкающему колонны особо не разбежаться. Но никуда не денешься. Нужно выполнять приказ, чтобы эти шакалы не догнали моих пацанов.
Облокотился на здоровенный валун, который высотой был мне почти по пояс. Достал гранату, приготовился. Патроны кончились, отстреливаться больше нечем.
Совсем близко послышались шорохи. Враги. Идут, суки…
Я опустил взгляд на свою руку. Сил не осталось совсем. Ну, нет… Соберусь. Сейчас. Получится. Выдернул чеку.
Не собрался…
Все, на что меня хватило, просто сделать рывок рукой. Граната вывалилась из ослабевших пальцев, упала на тропу. Громкий взрыв и…
И я очнулся в холодном поту. Судя по тому, что спина отвратительно ныла, во сне, наверное, меня подкинуло на деревянных нарах. Так всегда происходит, если я вижу горы, грозовые тучи и тот долбаный валун. Как эпилептик какой-то, чесное слово. Если кто заметит, потом хрен докажешь, что все со мной в норме.
— Спокойно. Ничего нет. Ничего этого нет. Прошло до черта времени. Выдохни…
Говорил сам с собой, шепотом, чтоб никто не услышал. Просто звук своего голоса, пусть даже тихий, слегка успокаивал. Не оставляет меня в покое прошлое. Держит зубами, как бешеный пес…
— Ну, Алексей… Старость, что говорится, не в радость…
Я, кряхтя, слез с топчана и подошел к маленькому зеркалу, которое висело над самодельным умывальником. Посмотрел на себя. Улыбнулся во весь рот.
— Разговариваю сам с собой. Интересно, это что ко мне подкрадывается, Альцгеймер или Паркинсон?
Немного подумал и показал язык отражению.
— Пятьдесят один годик, Алеша. А ума, как не было, так и нет…
Прищурился, рассматривая свое лицо. Ну… Ничего нового. Все тот же старший прапорщик Петров. Лицо суровое. Морщин до хрена. Волосы седые. Глаза голубые.
— Характер нордический. — Снова добавил вслух и криво усмехнулся своему отражению.
Кстати, эта привычка трындеть, когда рядом никого нет, появилась не так давно. Похоже, и правда старость. Каждый сходит с ума по-своему.
Умыл лицо холодной водой, а затем вышел из шатра. Покрутил головой, оглядывая полевой лагерь реактивной-артиллерийского дивизиона. Все нормально. Каждый занят своим делом. Пока что — это крепкий, здоровый солдатский сон. Рано еще. Это я, как оловянный солдатик, подрываюсь без всяких будильников и криков «Подъем!»
Присел на склон небольшого холма, вытащил пачку сигарет и закурил. Боевые действия остались в очень далёком прошлом. А меня все никак не отпустит.
После того случая в горах, мне удалось все-таки спастись. Чудо какое-то.
Самое интересное, чудо было, а вот гранаты не было. Однако она мне, сука, каждый раз видится в этом сне. Будто я не смог ее кинуть. В реальности, на встречу нам шла подмога с тяжелой техникой, и я выжил. Успели парни.
Не знаю, почему сон каждый раз выглядит иначе. А главное, не понимаю, почему он каждый раз повторяется один в один. Точь-в-точь. Прямо триггер какой-то. Так же говорят нынче все эти новомодные психологи и коучи. Или гельштат. Черт его знает, что правильно. Короче, дурь полная.
— Иваныч, здоров…
Я поднял голову. Рядом стоял Стёпа. Ах, ты ж… Не Стёпа. Степан Михайлович. Хотя, даже не так. Подполковник Лыков.
— Здоров, Михалыч. — Ответил ему с той же интонацией. Нас никто не слышит, можно позволить.
— Ты чего тут, сидишь в одно лицо? — Степан усмехнулся, а потом совершено по-простому пристроился рядом. — Нук дай твоих.
— Тебе нельзя. Меня Мария Сергеевна прикончит. Медленно и мучительно. — Я со смешком протянул ему пачку и зажигалку.
Отношения в семье Степана известные. Это тут он товарищ подполковник, а там — Степашка. И если Степашка плохо себя ведет, ему таких люлей прилетает, что не дай боже́ никому.
— Не прикончит. Мы ей не скажем. — Подмигнул старый товарищ. — Да сил нет уже терпеть этот произвол, Лёх. Жирное нельзя, сладкое нельзя, горькое нельзя, острое нельзя. Курить нельзя, пить нельзя. Ток яйца и овощи в избытке. Я скоро или закудахтаю, или цвести начну. Как эти… Огурцы, блин. Поначитается всякой ерунды в интернете, а потом на мне эксперименты ставит. Говорю ей, Маша, сдохну ведь так на твоих запретах. Нет. Ее это не останавливает. Она мою печень, блин, спасает. И поджелудочную, и сердце, и почки, и черт его знает, что еще.
Степан закурил, затянулся, от удовольствия зажмурив глаза, потом задрал голову вверх и выпустил струйку дыма в небо. Почти минуту мы сидели молча. Вот только пауза была немного беспокойная. Я Стёпу знаю хорошо. О чем-то он парится.
Ну а потом началось… Разговоры. Вернее, разговор.
Конечно, я сразу понял, что явился мой старый друг не просто так. А то делать больше нечего подполковнику Лыкову, как с утра пораньше старшего прапорщика Петрова по легерю разыскивать. И случайно тоже оказаться здесь он не мог. Стёпа же не дурачок, чтоб туда-сюда шататься под пение соловьев.
— Эх… Хорошо-то как… Слушай, Лёх.– Он повернулся и посмотрел на меня серьёзным взглядом. Это был такой взгляд, из разряда:«все для тебя дружище, ты просто не понимаешь». — Я тут подумал. Может, отдыхать пора, а? Пятьдесят один год, Лёх. Уже надо бы угомониться.
— Ты хочешь, чтоб я помер в своей однушке, на хрен никому не нужный? Лежал в постели, ссался под себя? Стёпа, я всегда знал, что человек ты с юморком, но это шутка не смешная.
— Ну почему ссался-то? — Степан тихо хохотнул. — Я все понимаю, Лёх. И знаю тебя очень хорошо. И помню, почему ты в армии остался. После той ситуации… Ну… Ты понял…Ранения и контузия в горячие точки дорогу тебе закрыли. Я помню, как ты переживал. С похвалой и наградами уходить на покой — это не про тебя. Потому и отказался. Армия — вся твоя жизнь. Хорошо, пускай. Но годы. Годы, Леха. Ты и не жил-то, считай, вообще.
— К чему этот разговор? Я другого ничего
