Книга Пуговицы - Ида Мартин

Так как хуже уже быть не могло, стало лучше.

(Ф.Кафка)

Первые две недели после того вечера этот сон снился мне каждую ночь. Порой он тянулся невыносимо долго, со всеми подробностями и страхами, а бывало, врывался короткой панической вспышкой, оставляя неприятное и тревожное послевкусие.

Разбитое зеркало, распахнутое окно, женский силуэт на его фоне. Лица женщины я никогда не могу разглядеть, хотя очень стараюсь. Такая странная и пугающая беспомощность.

Тем не менее, мне прекрасно известно, кто эта женщина. Ведь всё это происходило на самом деле, просто мозг отчего-то зациклился и поставил на повтор не самое приятное воспоминание.

«Это ты во всём виновата. Ты сама. Помни об этом всегда!».

Я вижу капельки крови на своей бледно-голубой футболке и на кафельной плитке тоже. Я хочу объяснить ей, что ни в чём не виновата, но никак не могу, потому что слишком старательно всматриваюсь в её лицо, словно это принесёт избавление.

Её саму я не боюсь, но от резких слов и упрёков делается болезненно, мучительно, плохо. Я поворачиваюсь к зеркалу и вижу в нём себя, всю покрытую трещинами, искажённую и мерзкую. Вот от чего мне по-настоящему жутко.

Потом она стала сниться мне реже, а спустя месяц сюжет сна перестал быть повторяющимся и однообразным. Иногда это я разбивала зеркало, иногда она, временами мне казалось, что я, переполненная её жгучей ненавистью, смотрю на себя со стороны, и просыпалась в слезах от невыносимой жалости к себе.

Вот уж чего я не ожидала, так это того, что могу быть столь впечатлительной.

В моей жизни произошло множество неприятных ситуаций, и ни одна из них не снилась мне с такой невыносимой настойчивостью.

— Может, ты чувствуешь перед ней вину? — предположила Лиза, когда в очередной раз я пожаловалась ей на доставучий сон.

— Нет, конечно. Она взбесилась на ровном месте.

— Ну, да-да, — Лиза иронично покивала. — Я помню, что в намеренном соблазнении Томаша у Нади на глазах ты отказываешься сознаваться.

— Потому что такого не было!

— Давай не будем начинать заново? Такое было. И Надя это видела. Без разницы, по чьей инициативе, твоей или его, но то, что её бомбануло именно поэтому — сомнений нет. А вот почему она тебе снится — понятия не имею. Я знаю, как избавиться от прыщей, секущихся волос и надоедливых парней, а как от плохих снов — без понятия.

Была уже середина лета. Июль. Стояла жара. Москва утопала в сухой автомобильной пыли. Затянутое смогом небо почти не дышало, и солнце, с трудом пробиваясь через его толщу, изматывало духотой и парилкой. Мы валялись на сизой газонной лужайке возле искусственного, обложенного бетонными плитами пруда, в котором купаться было запрещено, и время от времени полоскали в нём ноги.

Уехать на каникулы нам с Лизой было некуда, приходилось маяться в городе. Раз в неделю, по субботам, мы катались в Серебряный бор, чтобы искупаться, но каждый день дороги обходился дорого. На одно метро туда-обратно — сто рублей.

— Странно всё же, что Надя так внезапно от нас ушла. Из-за этого сна я о ней часто вспоминаю.

— Ничего не странно, — Лиза села, обхватив колени. — Директриса узнала о её развратных похождениях и уволила.

— Это только твои догадки.

— Пусть догадки. Зато известно, кто точно в курсе…

Щурясь на солнце, она с призывной насмешкой продолжала на меня смотреть.

— Ну чего тебе? — вспыхнула я, чувствуя, к чему она клонит.

— Ты всё ещё его любишь?

— Ты прекрасно знаешь, что я никого не люблю, — ответила я твёрдо.

— Как же. Это ты будешь Бэзилу заливать, — она снова откинулась на траву.

Лиза была красивая. Броская. Крашеная блондинка с огромными карими глазами. Папа у неё был армянин, а мама украинка. Эта гремучая смесь кровей подарила Лизе пышущий здоровьем цвет лица, меланхоличный взгляд, большой рот с идеально ровными белыми зубами и отличную фигуру. Ростом Лиза была чуть ниже меня, но её груди и попе я откровенно завидовала.

В списке моих достоинств они точно не значились. Зато мне было неведомо слово «диета» и лишние килограммы, что, по Лизиным словам, очень облегчало жизнь.

Впрочем, моя внешность меня вполне устраивала. Красавицей я себя не считала, но по количеству внимания, получаемого от противоположного пола, не трудно было догадаться, что с этим у меня всё в порядке. Только в отличие от Лизы, я это внимание не очень-то жаловала. Оно хоть и льстило самолюбию, но потом ещё больше угнетало тем, что с ним нужно что-то делать: оправдываться, словно я в чём-то виновата, и муторно разжёвывать, почему не могу ответить взаимностью.

Именно поэтому для решения этих и других неприятных моментов мне и понадобился Бэзил. Вообще-то мы с Васей Стёпиным были друзьями. Нормальными, обычными друзьями без всяких там френдзон или неосознанных влечений. Просто нам обоим было выгодно, чтобы другие считали, будто мы вместе. Ему — отшивать надоевших девушек, ссылаясь на то, что я «всё узнала», а меня это избавляло от ненужных поклонников и объяснений.

Совсем рядом, почти над нами, послышался странный шум. Мы с Лизой резко сели.

Неподалеку стояла низенькая, странного вида старушка в смешной панамке и кормила огромную стаю голубей. Хлопанье их крыльев и было заставившим нас вскочить звуком.

В руках у старушки был прозрачный пакетик с крупой, которую она рассыпала вокруг.

С другой стороны к голубям со всех ног мчался трех-четырёхлетний малыш и, яростно размахивая руками, с криками «птички» он ворвался в голубиный круг. Птицы шумно вспорхнули.

За мальчиком неспеша шёл ухмыляющийся папаша. Высокий круглоголовый лысый мужик. Старушка с укором посмотрела на мальчика и переместилась в сторону, однако мальчик с папой дождались, пока она снова не насыплет крупу, и голуби, громко курлыкая, не слетятся к её ногам.

После чего, как и в тот раз, завопив «птички», мальчик бросился их разгонять, а папаша довольно захохотал. Старушка расстроенно покачала головой и побрела дальше. Голуби летели за ней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Отец с сыном, держась на расстоянии, продолжали настырное преследование. Старушка пыталась ускориться, но в соревновании с ними у неё не было ни малейшего шанса.