К сорока пяти годам я повидал много страшных вещей. Даже слишком. Отравленные колодцы, взорванные подъезды, осколочные ранения в живот, целые деревни, умирающие от голода.
Но, кажется, не было ничего страшнее, чем то, что я увидел ранним утром 10 марта 201… года у метро «Кропоткинская», в начале Бульварного кольца.
Это была огромная, дикая, паническая очередь к телефонам-автоматам.
Чагин
Войдя в подъезд, Чагин взбежал к лифту, на табло горела красная цифра «9», именно на девятом и жил Чагин. Он нажал на кнопку, лифт долго, очень долго спускался.
Наконец двери шахты открылись, и ударило тяжелым запахом мочи. Стенки были мокрые, на полу поблескивала вонючая лужа. Чагин остолбенел. «Внедорожник!» – вдруг возникло в голове слово. Внедорожник! Вот как назывались раньше такие машины с большими колесами.
Мочи в лифте Чагин не видел лет пять, не меньше. Он просто забыл, что это возможно. Поколебавшись с мгновение, Никита прошел мимо лифта и через две ступени побежал вверх по лестнице. Ступеньки лестницы были веселые, яркие: пролет салатовый, пролет светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Интересно, Вика уже дома? Одна?
На площадке пятого этажа жужжала машинка для чистки обуви. Сосед Витя надраивал черные туфли. Несколько пар обуви других цветов, среди них женские и детские, стояли рядом на стеклянной полке.
– Привет! – бросил Никита, пробегая.
– Эй! – позвал вслед Витя. – Что с тобой? Помощь нужна?
– Нет. Утюг забыл выключить, – крикнул Чагин в просвет между перилами.
На девятом этаже Чагин оглядел свою лестничную площадку, салатовую. Все было в порядке, на месте: тюлевые занавески на окне ниже пролетом, апельсиновое дерево в большом керамическом горшке, никелированная лестница на стене и над ней – люк на чердак из свежей некрашеной сосны.
Он открыл дверь в квартиру своими ключами и вошел. Из гостиной доносился смех жены и негромкий грубоватый мужской голос. Никита не разуваясь прошел по коридору в гостиную. На низком диване, далеко выставив длинные ноги в ослепительных черных туфлях (которые по своему отчаянному блеску вполне могли бы потягаться с туфлями сседа Вити), сидел, развалившись, высокий мужчина в очень хорошем темно-синем костюме. У мужчины был седой ежик и стальной взгляд серо-голубых глаз. На столике из небьющегося стекла стояла откупоренная бутылка вина, два полупустых бокала и нетронутая чашечка кофе. По правую руку от незнакомца, спиной к Чагину, сидела в кресле жена Чагина, Вика, темноволосая, аккуратная и казавшаяся совсем миниатюрной рядом с рослым незнакомцем. Когда Чагин вошел, Вика повернулась к нему, и Никита в глазах ее, в лице, во всем развороте ее небольшого аккуратного тела, увидел то почти чрезмерное возбуждение, которое так притягивало его когда-то и которого позже он стал бояться, зная, что за ним следует темная вспышка депрессии, обиды и скандалы.
– Заходи! Скорее! – сказала Вика своим звонким возбужденным голосом. – Виталий к нам из Сектора приехал. Представляешь?
Незваный гость приподнялся и протянул Никите руку, оголив белоснежный манжет и запонку, блеснувшую металлом и голубым стеклом (или камнем, Чагин не очень разбирался).
– Виталий.
– Никита. – Чагин пожал протянутую руку, очень крепкую, холодную и уверенную.
Лицо незнакомца было в оспинах, левый глаз из-за шрама над бровью казался меньше правого. Он явно был намного старше Чагина, может быть лет пятидесяти, но при этом подтянут, шире Никиты в плечах и даже, кажется, выше ростом. «В одиночку такого из квартиры не вышвырнешь», – подумал Чагин.
– Виталий… А по отчеству? – спросил он.
– Виталий и всё. Вы же знаете, у нас по отчеству не принято.